– Воплощение всяческого величия и высшая точка моего существования, это потому что девять тысяч лет моего проклятья счастливым образом истекли. Доказательством тому послужит прибытие моей несчастной заместительницы. Сейчас мы увидим ее встречу с истребительницей наслаждений и разлучницей влюбленных. После этого, когда мы позавтракаем, о дух жизни сердца моего, которого моя неутолимая любовь меня побуждает сожрать в порыве чистой страсти, я уеду отсюда на коне, которого ты столь любезно мне подарил, чтобы снова вступить в Дом Небожителей.
С этими словами она вытянула руку в указующем жесте.
Глава 8Мать всех принцесс
С этими словами принцесса вытянула руку в указующем жесте. И Джеральд посмотрел на реку. Он увидел непостоянный, подвижный, туманный мир. Прямо перед ним глубокая река, искрясь, струилась на восток неспешной мелкой рябью. Но дымившиеся здесь и там над нагретой солнцем водой струйки пара тоже медленно плыли на восток так неравномерно, что то одна, то другая часть простиравшегося за рекой пейзажа то возникала из тумана, то вдруг постепенно, хотя и на удивление быстро, покрывалась вуалью. Прелестные медальоны зеленых лужаек, кустарника и отдаленных холмов, казалось, обретали форму, а затем растворялись в непрекращающемся течении тумана по направлении к восходящему солнцу.
И еще Джеральд увидел, что на расстоянии пятидесяти футов от него раздетая пожилая женщина с ребенком на худых руках приближается к берегу реки. Женщина устало тащилась к реке, словно одурманенная из-за лежащего на ней проклятья.
И вот женщина как будто споткнулась и упала в воду, но в падении отшвырнула ребенка от себя, так что он остался невредим в густой высокой траве.
Женщина, которую божья воля привела сюда, чтобы служить козлом отпущения для принцессы Эвашерах, продолжала благополучно и довольно эффектно тонуть. Она дважды уходила под воду без единого всплеска воды из-за наложенного на нее проклятья. Ребенок, которого годы еще не научили принимать как должное преобладание в жизни неприятных моментов, беспрестанно вопил, искренним мяуканием выражая неодобрение божественной воле. Из близлежащих зарослей камыша выглянул, сверкая глазами, шакал и крадучись начал приближаться к ребенку. Принцесса поднялась с алебастрового ложа и освободилась от слабых объятий Джеральда. Мгновение она стояла в нерешительности. На ее миловидном личике появилось озабоченное выражение. Ее слегка приоткрытый рот задергался. Джеральду это понравилось. Это был порыв вечно-нежного женского сердца и великодушного сострадания всем обиженным существам, чувства, которое, как жизнь научила Джеральда, встречается только в высокой литературе.
Принцесса покинула Джеральда. Она поспешила к берегу реки. Шакал отскочил от нее, оскалившись, попятился полукругом, и заросли тростника поглотили зверя. Принцесса наклонилась и милым жестом сострадания поймала женщину одной рукой и помогла ей выйти на берег.
Затем принцесса Эвашерах издала крик крайнего удивления. Она стиснула свои маленькие кулачки и взмахнула ими в воздухе жестом неподдельного раздражения.
Потом женщина, которая только что была спасена от гибели, отстегнула маленький медный сосуд и нож, которые висели у нее на поясе на медных цепочках. Принцесса взяла это, подошла к кричащему младенцу, остановилась, и плач прекратился. Принцесса повернулась к странной женщине, выкрикивая: «Хранг! Хранг!». Кровью, которая была в сосуде, принцесса смазала серые губы этой женщины, а остатками крови побрызгала на ее обнаженные груди и у нее между ног, которые та держала широко расставленными для такового оплодотворения.
– Здравствуй, Мать! – сказала Эвашерах. – Приветствую тебя, о кровавая и морщинистая Мать Всех Принцесс! Здравствуй, плодородная и ненасытная Хавва! Приветствую тебя! Сфенг! Сфенг! Приветствую тебя и желаю тебе всяческих удовольствий на тысячу лет твоих сред. Пей до дна, возлюбленная и мудрая Мать, ибо кровавое жертвоприношение, которое священные тексты сделали чистым, слаще амброзии.
Поначалу пожилая леди казалась необычайно красной, распаленной и ужасной со своими растрепанными космами. Потом она успокоилась. Она тяжело дышала, а ее глаза томно закатились. Она заговорила обиженным тоном, с упреком:
– Но дорогая моя! Ты впала в свойственное мужчинам милосердие, тем самым утратив свой шанс на спасение.
– Горе и траур воцарились в сердце моем, о Мать, члены мои дрожат от сожаления. Ибо я никак не предполагала, что это ты. Просто я решила, что какая-то смертная женщина пришла, чтобы исполнять мои обязанности в отвратительном обличье крокодила, и я не могла спокойно слышать, как маленький ребенок плачет тоненьким голоском, в то время как острые зубы шакала приближаются к нему, и мне была невыносима мысль, что ценой двух человеческих жизней я покупаю свою свободу от этого бесконечного занятия любовью и переедания.
– Но это был мальчик! Дорогуша, ты рассуждаешь так, как будто эти сыны Адама и в самом деле что-то значат. Послушать тебя, так никто никогда не окажет тебе заслуженного уважения за то, что ты благочестиво пресекала амбиции сотен таких, охраняя дорогу богов и мифов от бесстыдства этих романтиков.
– Однако защита возвышенных и убежище сильных, люди, чья кровь питала меня в изгнании, были все до одного молодые люди, распаленные нечистыми намерениями. Ребенок – другое дело. Негоже, чтобы невинная плоть маленького мальчика, жертвоприношение, подобающее всей нашей великой расе, была разорвана клыками дикого пса.
– Это правда. Это похоже на мысль здравую и благочестивую. Ребенок отличается от всех других бед тем, что только он постоянно всякий раз приносит новые неприятности. Этого никто не может знать лучше, чем я – Мать Всех Принцесс, чьи дочери повсюду проявляют такое неадекватное отношение к бредовым мужским мечтаниям. Но что сделано, то сделано. Наверное, я снова и снова буду обращаться к твоему Отцу...
– Да святится имя его! – подхватила принцесса.
– Это, дорогуша, тоже мудро подмечено, хотя – как я говорила – ты знаешь так же хорошо, как и я, какая он свинья. Тем не менее тебе ничего более не остается, помимо нового воплощения и еще пары столетий соблазнов в окрестностях Дунхэма.
– Но я, – заметила принцесса, – была профессиональным крокодилом девять тысяч лет, а ведь кожа у меня на груди такая нежная! Кошки предположений разбрелись по лугам моего размышления и мурлычут, что на этот раз мне хотелось бы чего-нибудь посуше.
– Дорогуша, поскольку твое новое воплощение – всего лишь обличье, пусть тебя утешает мысль о том, что ты останешься гибелью для юношей и их злосчастных стремлений. Ты плохо вела себя сегодня утром, как я вижу...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
