этот день и церкви, и дома внутри и снаружи украшаются ветками березы, а по полу разбрасывается трава. Выметается она, когда увянет. Вместе с травой из домов удаляются блохи (если есть) и прочая нечисть, а запах свежей зелени остается надолго. Служба церковная идет как положено, но оформление ветками создает дополнительную торжественность, нарядность и красоту.
Крещенье. Праздник зимний, приходится на январь месяц, тоже несколько театрализованный. Установлен в честь крещения Иисуса Христа в реке Иордань Иоанном Крестителем. На реке Оке у нас, в Муроме, вырубали большую квадратную прорубь. По углам ее устанавливали 4 столба, а над ними делали крышу в виде беседки. Все сооружение украшали ветками ели.
Из главного Муромского Собора шел к проруби крестный ход. Несли хоругви, иконы, шли священники в облачении и прочий причт и много-много народу. Над прорубью, изображавшей реку Иордань, служили молебен. Потом воду в бочках везли в церковь, где еще продолжалось богослужение и водосвятие. В воду погружали серебряные кресты, а затем раздавали молящимся в неограниченном количестве. Приходили люди и после обедни за святой водой — церковь не закрывалась весь день.
Вода эта стояла в домах под иконами и употребляли ее в лечебных целях. Так и называлась она «святой» или «крещенской» водой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дедушка наш, Александр Иванович Вощинин, имел 2 дачи лесные, довольно далеко от Мурома: ближнюю за 20 км, на берегу р. Ушны (впадает в Оку и дальнюю — за 40 км от Мурома). Существует предание, что название реке дано Иваном Грозным. Когда шел он воевать на Казань через Муром и его окрестности, лагерь царя был разбит на берегу небольшой речки, в которой слуги его или воины поймали очень много рыбы к обеду или ужину. Подивившись на улов, царь сказал такие слова: «Не велика речка, а ушна!», — в смысле, по-видимому, уху может обеспечить наваристую. Вот с тех пор и имеет она такое название — Ушна. Это рассказывал наш папа). Какова-то эта речка сейчас — в 1989 г.
На даче был маленький домик, где жил «управляющий мужик». Управлял он скотным двором и пасекой. Перед революцией братья — отец мой и дядя Валентин Александрович построили там еще 2 дома с застекленными террасами. Я их помню, я была там 1 или 2 раза. Помню большую поляну и совсем рядом за домами лес. Перевезли туда мебель кое-какую, старые ковры (о которых очень жалели впоследствии мама и Кока), игрушки, посуду — хотели на лето отправить туда нас, детей, но осуществить это не удалось. После революции дачи были национализированы со всем, что в них было. А первое лето, помню, осматривать новые домики приезжали мама моя со мной и тетя Паша (жена дяди Валентина) со своими дочками — Маней и Катей.
Запомнилась мне эта поездка еще и потому, что приехали мы туда не на своих лошадях, как обычно, а на ямских, на тройке в большом каком-то экипаже и с бубенцами. Я помню, что когда я спрыгнула с этого экипажа, то оказалась рядом с его колесом и оно поразило меня своей огромностью: чтобы увидеть его верхний обод, мне надо было закинуть голову. Потом мы отправились гулять и проходили мимо горохового поля — оно показалось мне лесом! Думаю, что было мне тогда 6 лет и это было последнее наше мирное лето — мамы наши строили планы жизни в этом берендеевом царстве — увы! Им не суждено было сбыться.
Вторая дача была за 40 км от Мурома. Там тоже были дом и леса, которые тоже, наверное, кем-то управлялись и давали какой-то доход.
Когда мне было 6 лет, у нас в Муроме организовался детский сад по инициативе доктора-женщины Масловой. Детей там было человек 12 — дети знакомых и родственников Масловой, в том числе двое ее собственных детей. Дело было поставлено серьезно. К девяти часам утра нас — меня и Леню, а часто еще и наших соседей Игоря с Наташей — привозил наш кучер в специально нанятый дом, где жила и воспитательница с прислугой.
Воспитательница нам очень нравилось. Она занималась с нами лепкой, рисованием, играми, что-то интересное нам рассказывала и читала. Ходила с нами гулять. Я не помню, как ее звали, но помню, что удивлялась ее умению делать все очень хорошо. Мы ходили в детский садик с большим удовольствием, нам было там интересно.
Завтраки брали с собой, а там давали нам только чай, кофе или какао. Она всегда следила, чтобы мы аккуратно раскладывали свои салфетки и ели бы без особого шума и разговоров. Слушались мы ее беспрекословно.
К елке мы сами делали игрушки. Дети, конечно, так себе, а она — всегда очень хорошо. Многому она нас научила! Я выполняла ее требования очень старательно. Потом, уже будучи школьницей, я всему, что там постигла, учила своих младших братьев и сестер, когда мы клеили игрушки для своей домашней елки.
К Пасхе она всем нам подарила по яйцу, сделанному необыкновенно красиво. Скорлупа была ровно разрезана вдоль на две равные части и выклеена изнутри шелком; на шелке стояла маленькая картиночка ангела — над ним небо, под ним — трава. Снаружи яйцо было в бархате. Оно открывалось и закрывалось, как дверка на петлях. Все сделано было ее руками. Яйцо это хранилось у меня много лет.
В этом году мне сшили красивую шубку — светло-серую клеш с белым барашковым воротником, такой же шапочкой с двумя ушками, завязывающимися белым шелковым бантом и белой муфтой с помпончиками. Помню, что воспитательница приделала белый шнур к моей муфте, чтобы я надевала ее на шею и не потеряла. Я ходила и смотрела на себя во все зеркала и впервые обратила внимание на свою внешность. Я сама себе нравилась и решила, что я хорошенькая девочка!
В дальнейшей моей жизни у меня не было больше такой красивой шубки до того времени, пока я выросла, вышла замуж… Может поэтому она мне так запомнилась.
Этот детский сад просуществовал одну зиму. На следующий год небольшую группу детей организовала наша тетка-Шура — жена папиного брата Георгия, который в этот год вернулся из германского плена. У них был один сын — мальчик, одаренный многими талантами, но слабого здоровья. Его никуда из дома не пускали и, чтоб не был он один, его мать и собрала группу детей, и сама занималась с ними и рисованием,
