— Приготовиться к отражению танков! — прозвучал на огневой позиции твердый голос лейтенанта Черного.
— Готовь тепереча бронебойные! — деловито сказал Петухов трубочным, а сам, поплевав на широкие ладони, расправил плечи, как обычно делал перед началом боя.
Командир орудия, невысокий, кряжистый, со шрамом на лице, сержант Чаусовский давал напутствия бойцам расчета и в заключение наставительно произнес:
— Не робеть, друзья. Смелости побольше!
— Да мы-то не из робкого десятка! — отозвался заряжающий Константин Сибиряк, мускулистый и плотный боец родом с Енисея.
— Оно, конечно, но ведь танки… — проговорил наводчик Юрий Хальфин, расторопный, подвижный, хорошо
-знающий свое дело зенитчик. Проворно вращая рукоятки маховиков, он быстро опускал ствол книзу и разворачивал на запад.
У Юрия Хальфина — суровое, настороженное лицо. Но не было заметно на нем ни страха, ни отчаяния, хотя боец понимал, что поединок с танками будет тяжелым. Такие же решительные, мужественные лица у Свирида Петухова, Кости Сибиряка…
Густые валы пыли накатывались с запада. Усиливался гул, превращаясь в скрежет. Черного охватило волнение: «Устоим ли?» — подумал он.
— Волнуешься, комбат? — негромко произнес подошедший комиссар батареи политрук Букарев, никогда не унывающий, жизнерадостный человек.
— Ишь как прут! — заметил Черный, показав рукой в сторону танков.
— Ничего, командир, отобьем!
— Должны отбить…
Черный остался на КП. Политрук Букарев обходил расчеты.
— Снаряды зря не расходовать, товарищи. Больше выдержки. Это вас, Синица, в особенности касается. Горячность свою сдерживайте! — наставлял комиссар батареи. Затем он перебежал к бойцам танкоистребительной группы. В его глазах спокойствие, голос звучит все так же уверенно: — Гранатами, ребята, бейте по гусеницам так, как учили на тренировках. Жгите бензобаки! Беспощадно истребляйте фашистские танки!
— Эх, какой из нее истребитель! — вздохнул веснушчатый крепыш-боец, глядя на низенькую с пухлым лицом дивчину.
— И мы не лыком шиты! — отпарировала девушка, поправляя гранатную сумку, сильно оттягивающую поясной ремень.
Стволы орудий опущены книзу. Расстояние до целей — восемьсот метров. Черный взмахнул рукой:
— По фашистским танкам, о-гонь!
Как раскат грома, пронесся над степью первый залп.
Вырвавшийся вперед танк закрутился, словно игрушечный волчок.
— Молодец, Хальфин! — похвалил командир наводчика.
И снова ударили зенитки. Над валом пыли поднялись четыре огромных факела: горели танки. Некоторые машины в нерешительности остановились. Но сумятица продолжалась недолго. Обойдя костры, фашисты двинулись вперед. Злобно рявкали танковые пушки. Разрывы заплясали вокруг батареи.
На правом фланге огневых позиций, откуда хорошо просматривалась лежавшая внизу лощина, располагалось орудие Громова. Расчет уже расправился с тремя танками. Но вот снаряд противника разорвался вблизи зенитки, обдав бойцов комьями сухой земли. Петухов смахнул со лба горячие капли пота.
— А ну, братва, нажмем нонче! — и по сигналу Громова выстрелил. Танк, подставивший свой борт, окутался густым дымом.
— Наводи, Синица, в следующий! — послышался ободряющий голос Громова.
Ветер затих. Немилосердно палило полуденное солнце. Душный воздух затруднял дыхание. Казалось, батарея стоит не в степи, а в кратере огнедышащего вулкана. От громовых раскатов выстрелов раскалывался воздух.
Танки яростно наседали.
— Бронебойными! — указывая цели, командовал Черный. Мучила жажда. По лицу текли струи пота. Густая пыль закрывала все вокруг, ограничивая видимость. Черный посмотрел в сторону Волги, и перед глазами открылась угнетающая картина. В разных местах вдоль берега реки поднимались ввысь багровые сполохи пожаров. Огонь бушевал над каменными громадами домов. И небо над Сталинградом было иссиня-черным от клубящихся облаков дыма. Это туда, к городу, рвутся вражеские танки…
И снова взгляд Черного устремлен на огневую. Он вдруг увидел, что замолкло первое орудие, и крикнул:
— Почему не стреляете?
— Гильзу заклинило!
Но вот гильза выскочила, со звоном откатилась в сторону. Орудие заговорило вновь.
Еще пять фашистских танков подбили зенитчики батареи.
Теперь реже стали стрелять вражеские танкисты. Может, выдохлись? Прекращают атаку? Но когда улеглась пыль, рассеялся дым, Черный увидел, что часть фашистских танков повернула на Орловку. Гитлеровцы открыли огонь по строениям. Орловка запылала. По улицам метались женщины, дети…
— Гады! Подлецы! — со злостью крикнул Сибиряк.
— Снаряды! — прокричал Громов, не заметив, что у орудия не оказалось трубочного. А вокруг батареи вздымались султаны земли. В грохоте боя зенитчики не видели, как подошли пикировщики. По ним открыло огонь орудие Чаусовскрго. Снова взрыв бомбы потряс воздух. Тучи пыли и дыма закрыли орудие Громова. Черный бросился туда.
Увидев командира батареи, Громов кивнул в сторону, где санитарка перевязывала бойца.
— Как орудие? — окинув взглядом зенитку, прокричал лейтенант.
— Цело. Будем стрелять!
— Держитесь, друзья! — и комбат заторопился к другим расчетам.
На огневой рвались вражеские снаряды. Пыль и дым застилали батарею. К Черному подбежал сержант с окровавленным лицом, доложил, стараясь перекричать грохот боя:
— Прицел разбит, поворотный механизм не действует!
Вышло из строя и орудие Чаусовского. Фашистский снаряд угодил в тумбу зенитки. Воздушной волной сбило с ног Чаусовского, Сибиряка.
Константин Сибиряк поднялся, перенес сержанта в укрытие. Возвратился к пушке, пытался ее зарядить. Все напрасно…
Черный подал команду:
— Бронебойщи-и-ки! К бою!
Это прежде всего относилось к политруку Букареву, возглавлявшему танкоистребительную группу. А он уже ставил задачи бронебойщикам, зенитчикам, вооруженным гранатами и бутылками с горючей смесью.
— Хальфин, Сибиряк! В засаду к кустарнику! — потребовал политрук. Двух других бойцов направил в окоп на левый фланг батареи. Несколько зенитчиков послал к прилегающей лощине.
С болью смотрел комбат на опустевшую огневую. Три пушки молчали. Но разве кончился бой? Черный подбежал к уцелевшему орудию Громова. Здесь на месте наводчика находился Юрий Синица. Заряжал Петухов. Из двух трубочных остался в строю один.
По приказанию лейтенанта Черного бойцы перенесли на позицию оставшиеся у разбитых орудий снаряды. А тем временем приближалась новая группа фашистских танков. Шли они строем, как на параде.
— Есть еще один! — крикнул Синица, увидев, что посланный им снаряд угодил в танк, поджег его.
Скрежеща гусеницами, вражеские машины обогнули горевший танк, направились к одиночному орудию. Град осколков рассыпался вблизи зенитки. Раненого Синицу сменил Черный. Он и подавал команды, и наводил орудие в цель. Впившись глазами в прицел, комбат навел перекрестие в надвигающийся танк. Выстрел был точным.
Лейтенант уже перестал что-либо различать перед собою. Рядом разорвался вражеский снаряд, и в глазах Черного потемнело.
— Огонь!… — хриплым голосом выдавил он, уже лежа на земле.
Петухов послал в казенник орудия снаряд, нагнулся к Черному, тронул за локоть.
— В планшете письмо жене и детям, сбереги его… А меня оставь, — прошептал комбат.
Бережно подняв лейтенанта на руки, Петухов отнес его в траншею, наспех перевязал раны. Возвратился к пушке. А здесь, пересиливая боль, Синица возился с тяжелым снарядом.
— Давай сюда! — Петухов взял снаряд. — Садись, наводи!
Но на кресло наводчика взобрался сержант Громов. Он навел орудие в идущий на большой скорости танк. Выстрелил. Тот замер. А около зенитки вдруг потемнело. Волна горячего воздуха обожгла, ослепила бойцов.
— Свирид, Свирид! — кричал Громов.
Клубилась пыль, застилая все вокруг. Петухов не заметил, как свалился с кресла наводчика Громов.
— Коля, дорогой! — стоя на коленях, проговорил Петухов. Снял с себя поясной ремень, оторвал кусок нижней рубахи.
— Во, во… перехвати ремнем ногу, — просил Громов. Он лежал на спине, смотрел вверх, и ему казалось, что нет ни адской боли от ран, ни звона в ушах… Он терял силы. Но большие светлые глаза на загорелом лице горели ярким огнем.
— Орудие не повреждено? — тихо спросил Громов.
— Ствол на месте, затвор тоже».
— А снаряды?
— Три, последние…
— Помоги мне встать… — и опираясь на Петухова, Громов поднялся, сел на место наводчика.
Из дыма, клубившегося над горевшими танками, выползли еще четыре бронированные машины. Громов выстрелил. Но промахнулся. Второй снаряд угодил в борт, порвал гусеницу. Остальные танки остановились, как бы раздумывая, двигаться ли дальше.
— Петухов, — проговорил Громов. — Заряди орудие, дай мне гранаты, а сам отведи комбата и Синицу в медпункт.
