Пока Баум внимательно изучал снимки, Котов не отрывал от него глаз, пытаясь отгадать, оправдал ли он ожидания, но по лицу Баума ничего нельзя было прочесть.
Пауза затягивалась.
- Ну что? - голос Котова прозвучал хрипло, будто у него пересохло горло.
Баум оторвался от созерцания снимков. Лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым, будто ничего значительного не происходило. Он похлопал ладонью по колену и произнес:
- Это может оказаться важным. Посмотрим.
- "Может"! Да у вас никогда не было более очевидных доказательств.
- Пусть решат эксперты.
- Вы хотите сказать, что сомневаетесь в подлинности снимков? Да как вы можете? Посмотрите - они абсолютно четкие. Вы узнали этого человека?
- Возможно. Как я уже сказал, посмотрим, насколько это интересно. А вы пока расскажите подробно, как вам удалось вывезти фотографии.
- Очень просто. Чемоданы в нашей стране делают неважные, подкладка легко отдирается, клей, наверно, не соответствует мировым стандартам. Я спрятал фото за подкладкой и снова её приклеил. На одном снимке с обратной стороны видны следы клея. В Лондоне спрятать фото не составляло труда. А потом я переправил их почтой, как уже объяснял. Никаких проблем.
- Как зовут вашего приятеля-фотографа?
- Игорь Григорьевич, он симпатизирует Западу. Его брат стал жертвой сталинских репрессий.
- Встретимся завтра, - заключил беседу Баум.
"Фотографии подлинные, увеличены с оригинала 35 миллиметров" - так установила экспертиза. Краткий отчет из фотолаборатории лежал на столе Баума рядом со снимками. Он взял их и долго рассматривал с унылым видом. Оба сделаны под одним и тем же углом в одной и той же комнате. Скрытая камера установлена в ногах двуспальной кровати. На кровати трое обнаженных мужчин. На обоих снимках ясно различимо лицо одного из участников: орлиный нос, высокий лоб, глубоко посаженные глаза. На одном снимке он улыбается прямо в камеру, будто зная, что его фотографируют, и показывая ровные белые зубы. На второй фотографии тот же человек в профиль. Двое других мальчики, лет по восемнадцать. У одного волосы длинные, темные, другой блондин. Оба бледные, тощие, угловатые, какие-то бесплотные. Занимаются любовью втроем - это бесспорно. Альфред Баум, не любитель грязных штучек, разглядывал снимки с чувством неловкости - так он и не привык ко всяким сексуальным эксцессам, с которыми по роду работы сталкивался постоянно.
- Похоже, Антуан Лашом собственной персоной, - сказал Жорж Вавр, когда Баум с виноватым видом положил фотографии ему на стол, - А ты что думаешь?
Баум только кивнул.
- Как насчет подлинности?
- Экспертиза подтвердила. Эксперта вы знаете - не вижу причины сомневаться в нем.
- Merde! Дерьмо! Хоть бы этот идиот догадался свет выключить!
- Теперь и при сорокасвечовой лампочке научились делать отличные снимки.
- Merde! - повторил Вавр.
- Кое что до меня не доходит, - признался Баум, - Конечно, лучше бы Лашом не выставлялся таким дураком. Но что-то, сдается мне, тут не в порядке.
- Вся эта история с почтовой пересылкой в Лондоне?
- Нет, это, конечно, не лучший способ хранения документов, но от советских и не такого можно ожидать. Меня смущает размер фотографий. Если бы мне предстояло с риском для жизни вывезти снимки, я бы захватил с собой отпечатки раза в четыре поменьше: на них все то же самое, а прятать куда легче.
Вавр снова уставился на снимки. На книжной полке сбоку от кровати видны книги, шрифт на корешках вполне различим: кириллица. Настольная лампа - абажур с бахромой, смягчает свет. Главный источник света - за кадром и направлен прямо на кровать.
- Свечей сто, - задумчиво предположил Вавр.
Обстановка в комнате убогая. На стуле какая-то одежда, ботинки на полу. Такая дешевая комнатенка может находится где угодно.
- Какой же вывод следует из того, что отпечатки великоваты?
- Только один: вся эта история - провокация.
- И Котов к нам заслан специально?
Баум кивнул.
- С целью дезинформации?
Снова кивок.
- Стало быть, русские предполагают Лашома сдать?
- Видно, пользы от него нет.
- Но зачем же его подставлять? Русские всегда со своими агентами нянчатся, как курица с яйцом. Выдача одного обескуражит остальных.
- Может быть, они решили, что Лашом служит и вашим, и нашим.
- А это соответствует действительности?
- Мы бы знали. ДГСЕ сообщила бы своему министру и до нас бы непременно дошло.
- А другие гипотезы есть?
- Возможно, это ловушка.
Вавр посмотрел на Баума и улыбнулся:
- Еще одна из твоих хитроумных идей?
- Да я не хитрее русских. Как раз идея самая простая: если действительно в нашем правительстве есть их агент, и если ему грозит опасность, и если эта опасность возрастает из-за того, что нам становится известно о существовании такого агента (хотя пока не известно, кто он), то самая естественная вещь - пожертвовать другим, менее полезным агентом, чтобы отвлечь нас от серьезных и энергичных действий.
Баум порылся в карманах в поисках сигарет. Вид у него был несколько смущенный, как если бы сделанное им предположение представляло собой полный бред, не стоящий обсуждения.
- Целых два русских шпиона в правительстве? - Вавр скептически усмехнулся.
- Ну, где один, там и двое. Такое случалось. У англичан целых четверо шпионов действовало на самом высоком уровне, так что двое - это ещё куда ни шло.
- Но этот малый, Котов - его-то к нам заслали или нет?
- Мне кажется, он сам сбежал. Своих ненавидит от всей души. Неприятный тип, странный - но настоящий перебежчик.
Глава 7
Молодой человек, стоявший, прислонясь к дереву, заметил с тревогой, что уже не чувствует пальцев на левой ноге. Он знал по опыту, что когда чувствительность вернется, то боль будет ужасной и не поможет даже средство, которое предложит жена, какой-то патентованный порошок, растворяемый в теплой воде. Правая нога пока в порядке, но это тоже ненадолго. Для восстановления кровообращения надо бы потопать ногами и помахать руками, но как раз это и нельзя: шумная топающая фигура под деревьями на авеню Виктор Гюго в полночь непременно привлечет к себе внимание, а Баум выразился яснее некуда: сорвешь задание - прощайся с карьерой в контрразведке. Опять наденешь мундир и куда-нибудь в пригород, на борьбу с нелегалами и дешевыми проститутками. Помня о словах шефа, молодой человек только переступал осторожно с ноги на ногу и сжимал и разжимал кулаки. Зря он не послушался жену и не взял перчатки, все дурацкие амбиции: он же контрразведчик, какие ещё перчатки? В контрразведке, дескать, служат настоящие мужики, не станут же они при шести градусах мороза напяливать перчатки и топать ногами.
Фасад дома № 148 тих. Бледный свет от уличного фонаря слегка отражается в дверных стеклах. Два окна третьего этажа освещены - это, должно быть, в его квартире. Большая, наверно, квартира - расположена по всему фасаду здания и часть окон выходит в переулок. Ну что ж, какой бы тогда был смысл взваливать на себя эдакие заботы - а у министра забот полно, если не можешь получить за это кое-какие блага?
Через дорогу от нашего наблюдателя притаился черный полицейский грузовичок - самая большая проблема, не дай Бог оттуда его заметят. Молодой человек глянул на часы - черт, ещё целых два часа до того, как его сменит Ледюк.
Две недели такой жизни - а толку никакого. "Терпение, приятель, говорил Баум, - Если бы это было просто, то зачем бы привлекать такого толкового парня, как ты? Это тонкое дело, дураку поручить нельзя."
Выходя от Баума, он всегда чувствовал себя окрыленным.
- Вот это человек! - отзывался он о начальнике, обсуждая с женой, не вдаваясь в подробности, свои планы. Но у жены было другое мнение...
- Этот твой Баум прямо тебя околдовал. Аннет подрастает, а тебя не видит, скоро вообще узнавать перестанет. Позавчера что было, помнишь?
- Помню. Я её хотел на руки взять, а она в тебя вцепилась, не пошла.
- Вот и расскажи об этом своему Бауму.
Он как раз размышлял о том, как бы это наладить домашние дела, как вдруг подъезд дома № 148 осветился, бросив желтые отблески на покрытый инеем тротуар. Отпрянув с забившимся сердцем за дерево, он услышал показавшееся громким в морозной ночной тиши звяканье замка, увидел, как отворилась дверь и вышел мужчина в длинном пальто с капюшоном. Снова звякнул, запираясь, замок. Вышедший из дома помедлил, огляделся и поспешно направился как раз туда, где стоял наш знакомец - у того сердце чуть не выпрыгнуло из груди: это был министр. Наблюдатель осторожно двинулся следом, держась за деревьями, потом, вынужденный покинуть свое укрытие, с бесконечными предосторожностями пошел шагах в ста позади министра.
- Дохлое дело, - сказал позже Ледюк, - Работать одному, ночью, в Париже - да Боже упаси! То ли ты его упустишь, то ли он тебя заметит, босс в любом случае башку оторвет.
Ледюк - человек непочтительный.
