запретом.
— Так я же не ребёнок. Мне 23 уже.
Настя пожала плечами:
— Для господина мэра вы навсегда останетесь ребёнком.
— Это он меня сюда и прислал! — напомнил я раздражённо. — И если хочешь почти дословную цитату, то пожалуйста: "Надеюсь, там тебя научат, что жизнь состоит не из одних удовольствий!" Так что не парься, всё норм.
Но шмокодявка так и не отпустила мой рукав и отрицательно покачала головой:
— Пожалуйста, Ярослав Дмитриевич, не ходите! — прозвучало почти жалобно.
— Да в чём дело-то?
— Мне… начальство запретило вас к Санычу пускать.
— Ты же здесь не работаешь!
— Но это не значит, что мне не могут запретить сюда приходить.
— Зачем им это?
— Из-за вас. Боятся, что вы тут… повредите себе что-нибудь, и Дмитрий Анатольевич… их накажет. Рублём или ещё как-то.
Я вздохнул и перехватил тонкую девичью ладошку:
— Ладно, веди меня к своему начальству.
— Зачем?
— Я… сам… с ними поговорю.
Я вдруг начал немного задыхаться, мне почти с трудом давались слова, потому что охватило дико странное ощущение от этого соединения наших рук. Ладошка у Насти была маленькая, почти как детская, мягкая, пальчики тонкие, и в то же время энергичные. В первую секунду они сжали мою кисть — или, точнее, попытались, потому что была она раза в два больше — видимо, по привычке обращения с детьми. Но сразу следом пальцы распрямились и попытались высвободиться из плена, вспомнив, что я вовсе не местный воспитанник, а вполне себе здоровый лоб, да ещё и неприятный этой козе. Ладно, признаю, вёл я себя при знакомстве не очень. Прямо скажем — как капризный отпрыск власть предержащего, но вот уже второй день подряд я стараюсь быть нормальным человеком, а эта шмокодявка всё равно нос воротит!
Я ещё чуть крепче сжал маленькую ладошку и повторил приказ:
— Веди!
Настя тяжело вздохнула, даже закатила глаза, но всё же двинулась в путь. Я шёл рядом, почему-то безобразно кайфуя от прикосновения к ней и старательно прятал улыбку.
— Ярослав Дмитриевич…
— Что, Анастейша?
— Вы могли бы отпустить мою руку?
— Зачем?
— Неловко. Мы ведь не маленькие дети, чтоб за ручку ходить.
— А я думал, тебя для этого ко мне приставили: чтобы присматривать и перевоспитывать, как мальчишку.
— Я уже говорила, что это не мой профиль.
— А какой твой?
— Максимум до восемнадцати. Вы для меня слишком старый.
— Так ты… школьный педагог, что ли?
— Учусь. На третий курс перешла.
— И что преподавать будешь?
— Русский и литературу.
— Я так и думал что-нибудь в этом роде. Гуманистка.
— Звучит как ругательство в ваших устах.
— Да я в восторге!
— Тогда, может быть, в честь восторга отпустите мою руку?
— Наоборот, от восторга хочется ещё крепче её сжимать.
Анастасия неожиданно резко затормозила, так что я чуть не ударился об её тощее тельце.
— Ярослав Дмитриевич! Я не знаю, что вы задумали, но вам это не поможет!
— В каком смысле? — мне вдруг стало ужасно весело. Даже интересно, что там придумала эта козявка для интерпретации моего поведения.
— В таком! Я ничего тут не решаю. И вообще, вас не держу…
— А я ничего не понимаю. О чём ты говоришь?
Настюха пожевала губы, то краснея, то бледнея, и вдруг выдала нечто совершенно замечательное:
— Если вы думаете, что своими штучками меня очаруете и я освобожу вас от работ, то сильно ошибаетесь! Я никогда не забудусь настолько, чтобы поверить в ваш ко мне интерес. Вы мне взаимно безразличны, и это никогда не изменится, а что касается исправительного срока, то, моя бы воля, я бы прямо сейчас вас домой отправила, но, к сожалению, тут все вопросы к инспектору Константину Георгиевичу.
Вот это прикол! Вот вообще не так я девушек очаровываю! Честно говоря, уже и не помню, когда в последний раз мне приходилось прилагать для этого хоть какие-то усилия. Обычно всё ограничивается фразой: "Эй, детка, иди-ка сюда!" А сейчас со мной творится нечто совершенно непонятное. И я уж точно не пытаюсь сознательно очаровать эту вредину — просто творю какую-то дичь, которая сама собой приходит в голову, а то и вовсе на уровне тела срабатывает. Но вслух произношу совсем другое:
— А почему ты согласилась?
Ручонку по-прежнему не отпускаю.
— На что? — удивлённо распахивает глазищи Настя. Они внезапно кажутся мне большими и такими глубокими, что при должной сноровке в них можно утонуть.
— Нянчиться со мной. Я понял, почему это на тебя повесили, но тебе-то это зачем, если я даже не приятен?
Её губы несколько раз дёрнулись, порываясь что-то сказать в своё оправдание, но потом она нахмурилась и ответила явно честно:
— Из страха.
— Вот уж не поверю! — ухмыльнулся я. — Ты самая бесстрашная девчонка из всех, кого я знаю!
Настя пожала плечами:
— Там, где я борюсь за действительно важные вещи или где мне нечего терять. А выбросить свою мечту на помойку — боюсь. Кто я против мэра и его команды?
— Что за мечта?
— Доучиться для начала…
— А потом?
— Делать мир лучше. Помогать людям.
Я её ненавижу. Потому что восхищаюсь. Не знаю, чего больше, но чувствовать себя хуже невзрачной девчонки, которая на три года младше, учится в педе и, судя по шмоткам, перебивается с хлеба на воду — это тяжело для психики.
А вот ещё: надо бы свалить и оставить её в покое, раз я так неприятен. Договориться с отцом на отработку в другом месте. Но я не могу. Не хочу. Хочу быть здесь и видеть её. Да, это тяжело, но в этой тяжести есть свой кайф. Может, я латентный мазохист? Нет, просто мне нужно кое-чему у неё научиться, — вот как я объясняю себе своё малодушие. Решено, остаюсь. Но стараюсь быть нормальным человеком.
Я отпустил
