— Ну, что-то в этом роде. Возможно, вам подобный ход мыслей покажется несколько запутанным, однако мне самому казалось, что таким образом я избавлю вас по крайней мере от одной головной боли из-за моей возможности внезапно заявить об уходе и покинуть вас.
Значит, он думал о ней! — догадалась Вирджиния и проговорила:
— Весьма любезно с вашей стороны. Значит, я могу истолковать ваши слова так, что вы не намерены принимать неожиданного решения об уходе, не согласовав его предварительно со мной?
— Мысль об этом даже не приходила мне в голову. Я, можно сказать, и сам пустил здесь корни, да и место это также не может позволить себе в настоящий момент лишиться такого специалиста, как я.
— Что, видимо, вполне соответствует действительности, — с легкой улыбкой произнесла Вирджиния, — хотя человеку со стороны подобное заявление и может показаться несколько высокомерным.
— Я не занимаюсь убеждением человека со стороны, а всего лишь стараюсь довести до вас мысль о том, что, хотя «Вайнберг Раус» и принадлежит вам, управляю им я, и в этих пределах предпочитаю быть связанным с вами в точно такой же степени, как и вы со мной. Ну как, на таких условиях поработаем вместе еще пять лет? Договорились?
Она кивнула.
— Договорились. И спасибо вам.
— Добро, — кивнул Ингрэм и, задержавшись на пути к двери, обронил через плечо: — Все это можно обрисовать и иными словами, близкими к нашим практическим целям. Хорошие и крепкие саженцы, которым сделан умело подобранный привой, — это мы с вами, и перед нами открывается обычный пятилетний период, в течение которого нам предстоит показать, из чего мы сделаны.
Не успела она даже рта раскрыть, как Ингрэм Эш ушел. И все же теперь он оставил ее чуть более обнадеженной… стоящей на более прочной, чем доселе, почве.
Через пару дней Лизель сдержала свое обещание помочь Вирджинии разобраться с перепиской по виноградному хозяйству. Она составила список стереотипных начальных и заключительных фраз деловых писем, продиктовала несколько вариантов запросов и ответов, которыми Вирджиния могла бы затем воспользоваться в качестве образцов, и на сей раз позволила хозяйке дома говорить по-немецки, воздавая экстравагантную похвалу каждой ее правильно построенной фразе, сколь бы короткой она ни была. Лишь незадолго до своего ухода девушка несколько умерила тон и запросто проговорила:
— Ну что ж, на сегодня хватит. Ингрэму не следует надеяться на чудеса. — И, перейдя на английский, поинтересовалась у Вирджинии, где он находится.
— Где-то в полях, — ответила та. — Они там все пропадают с утра и до вечера, привозят тонну за тонной свежей земли и укладывают ее вокруг виноградников.
— Ах да, укладка новой почвы, — понимающе кивнула Лизель. — Значит, это должно быть где-то на верхней террасе и, возможно, на «полке». Каждый год надо где-то укладывать свежую землю, поэтому они и чередуют плантации. — Она сделала паузу, чтобы рассмеяться. — Это настолько тяжелая работа, что в здешних краях даже сложилась присказка, дескать, наши мужчины женятся только лишь для того, чтобы жены, разбрасывая землю из своих заплечных мешков, одновременно кормили ею и своих мужей! А вы, когда увидите Ингрэма, попросите его отвезти вас — ну, скажем, сегодня вечером — к нам в «Драхенхоф», чтобы познакомиться с Ирмой. Моя сестрица очень хочет встретиться с вами.
— Спасибо. Я попрошу его, — сказала Вирджиния. — Ваша сестра некоторое время побудет у вас?
— Побудет, хотя я и не знаю, как долго. Сначала она была в Своем турне, а потом возникла эта история с ролью в телепьесе, которая поначалу спутала ей все карты и которую ей в конце концов так и не дали. Сама она говорит, что сильно устала и потому не может строить никаких планов на будущее. Все будет зависеть от того, дадут ей какую-нибудь роль, на которую, по ее мнению, стоило бы согласиться, или нет. А в общем-то, конечно, мы уже привыкли к тому, что когда она наконец приезжает домой, то у нее вообще все неопределенно и она совершенно неожиданно может сорваться с места и, не предупредив никого, куда-нибудь снова уехать. В общем, известное дело — сценическая жизнь, — преданным тоном проговорила Лизель, пребывая в блаженном неведении относительно того, что своим рассказом спровоцировала реакцию Вирджинии, на одну десятую состоявшую из любопытства, а на остальные девять десятых — из в общем-то необоснованной неприязни к незнакомой пока Ирме Мей. Личные апартаменты Меев располагались в пристройке к частично обшитому деревом пансиону для гостей; в это время года мебель во всех его комнатах была тщательно укрыта чехлами, а окна плотно закрыты шторами. Заведение планировалось открыть к пасхальным праздникам, перед которыми, по словам Лизель, ей предстояло в авральном порядке навести во всех помещениях чистоту и проделать все остальные приготовления. Пока же родители пребывают на Канарских островах, она справлялась с работой по дому при содействии лишь мальчика-слуги и еще одной приходящей из города женщины. При этом Лизель решила заранее предупредить Ирму о весенней уборке пансиона, ибо знала, что сестрица всегда терпеть не могла подобную работу и к назначенному сроку обязательно постарается куда-нибудь смыться…
Представляя в тот вечер Вирджинию своей сестре, Лизель так прямо и сказала ей об этом, причем сама Ирма даже не пыталась опровергать справедливость ее слов.
— Уж можешь быть уверена, что к тому времени я обязательно постараюсь оказаться в каком-нибудь другом месте! — заявила Ирма, фамильярно кивая Ингрэму Эшу и протягивая Вирджинии руку.
«…Далеко не уродина…» Хотя, по оценке Вирджинии, также отнюдь не идеальная красавица. На фоне ярких, неестественно посеребренных волос Ирмы даже белокурая головка Лизель казалась какой-то посеревшей; глаза прикрывали тяжеловатые веки, а золотисто-бронзовая кожа имела модный лоснящийся оттенок. Верхняя губа была вытянута в струнку, тогда как нижняя оказалась чрезмерно пухлой и к тому же оттопыривающейся. Да и фигура ее, облаченная в шелковый брючный костюм, также оказалась довольно специфической: с широкими плечами и узкими бедрами, она скорее походила на мальчиковую — гибкую и худощавую.
Во внешности Ирмы Мей, пожалуй, не было абсолютно ничего такого, что имело бы отношение к подлинной красоте. Один лишь животный магнетизм, привлекавший к себе внимание и проступавший буквально в каждом чувственном жесте, в каждой интонации ее манерно растянутого голоса. Вирджиния даже поймала себя на мысли: «Как я смогла догадаться, что она окажется именно такой — в общем-то даже и не хорошенькой, а просто несущей в себе мощный заряд сексуальности?» — и невольно удивилась поразительно малому сходству между обеими сестрами, что никак не наводило на мысль об их родстве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
