как только дверь захлопнулась, и посмотрела в окно.
Мама шла по улице.
«Значит, уже не вернется», — подумала Люська и от расстройства легла спать.
Про свой секрет она никому не рассказала, даже любимой подружке Лидке. Бегала в кладовку каждый день. Наблюдала. В икринках уже вместо черных точек двигались маленькие головастики с хвостиками без лапок.
Прошло несколько дней. Вернувшись как-то домой после прогулки, Люська увидела свое ведро, стоявшее у крыльца. В нем было пусто. Ее охватили беспокойство и гнев. Забежав в дом, девочка закричала:
— Где? Куда дели? Я узнать хотела, а вы! Отец с удивлением спросил:
— Что где?
Мама стала ему объяснять:
— Это чудо притащило из болота лягушачью икру. Я споткнулась сегодня о ведро в кладовке, давно его потеряла, смотрю — а там кишмя кишат головастики. Ну, в болото унесла и вылила. Так что не пропали твои головастики. А в ведре с голоду погибли бы, — сказала она, обращаясь к дочке.
— Так я хотела посмотреть, как лягушки получаются, — кричала Люська с вызовом.
Отец захохотал:
— Так что, мать, может, ферму лягушачью заведем. Я слышал, что есть такие во Франции, там лягушек едят.
— Едят? — переспросила мама. — Не может быть!
— Все может. Французов же не зря «лягушатниками» звали на фронте. Ну, дочь, иди ко мне, — посадив Люську на колени, прижал ее одной рукой к себе. Та сразу успокоилась и доверчиво прильнула к отцу. — Слушай, как лягушки получаются.
Но она и так уже была вся во внимании, и отец начал рассказывать:
— Из икры получаются головастики, но это ты уже видела. Они растут. У них появляются передние
лапки, но задних еще нет.
— А что они едят?
— Личинки комаров, мошек, мух. Ну, в общем, все, что в болоте водится. Затем у них вырастают задние лапки, но хвост еще
не отпадает. Вот это уже ближе к лягушке. А уже потом, когда хвост отпадет, значит, выросла настоящая лягушка.
— А они полезные?
— Полезные. Они комаров едят. Ну, иди, побегай, а я съезжу быстренько, сети проверю.
Вечером Люська была на удивление послушной. Перед сном тщательно вымыла ноги и руки горячей водой. Мама намазала их сметаной, чтобы обмякли и зажили цыпки и царапины.
— Мама, мама!
— Что?
— У меня цыпки пикают.
— Как это? Не придумывай.
— Так они же цыпки, а цыплята пикают.
— Ложись в постель, спать пора, выдумщица.
Люська засыпала успокоенная. Теперь она знала, как лягушки получаются.
Последний шаман
По деревне разнесся слух: Семен Кыкин с Григорием и Никитой Натускиными добыли медведицу с медвежонком. И по всем правилам устраивают Медвежий праздник. Сам Семен принадлежал к шаманскому роду, когда-то могущественному и многочисленному. Детей с женой Дарьей у них не было, он жил в родной таежной деревне, занимался рыбалкой и охотой и ничем не отличался от других сельчан, разве что удачливостью да особым уважением со стороны ханты. Люська с подружкой Лидкой сговорились тоже пойти посмотреть на праздник. Они никогда еще такого не видели. Звук бубна и пение на хантыйском языке разносились над деревней, привлекая и создавая жутковатую таинственность.
Девчонки как-то неуверенно, с опаской подходили к избе.
Протолкнувшись между плотно стоявшими людьми, даже пришлось проползти между чьих-то ног, Люська оказалась впереди всех. В полутемной избе на столе, в широком деревянном блюде на лапах лежала голова медведицы, покрытая цветным платком. На глаза были положены старинные монеты. Вдоль стены на лавке сидели женщины в национальных платьях, повязанные яркими платками так, что они полностью закрывали им лица. И сколько Люська ни вглядывалась, никого не могла узнать.
На середину комнаты, пританцовывая и играя в бубен, в красивой шапке, расшитой бисером, и берестяной маске, вышел шаман и начал камлать. Зазвучала ритуальная песня. Люська осмотрела всех находящихся в избе в надежде найти подружек. Наконец увидела Груньку, тоже в платке, но не так глухо завязанном.
Подошла и спросила шепотом:
— Грунька, а чё он поет?
Та стала старательно нараспев переводить:
— Низвел медведя — проси прощения. Ведь он предок человека. Он спустился на Землю с неба. Человеком был, братом был. Зачем убивать брата? — и добавила от себя, — Вот и извиняются песней и пляской. Чтобы не обижался.
— А сколько праздник будет идти?
— Отец говорил, четыре дня и четыре ночи. Потому что медведица. — А если медведь, то сколько?
— Тогда пять дней и пять ночей. А потом кости закопают в священном месте.
Люське стало страшновато, и она потихоньку отодвинулась к двери. Там оказалась Лидка. — Где ты была?
— Да тут стояла с отцом. — Видела шамана?
— Нет.
— А я видела.
Лидка сразу кинулась смотреть, чтобы не отстать от Люськи, а та осталась ждать ее. Рядом стояли деревенские мужики и перешептывались между собои;.
— Слышь, как душу отводит, Семен-то. — А кто ему разрешил?
— А никто. Он председателя Совета не спрашивал, а тот и не запрещал, и не разрешал.
— Так что ли выходит?
— А уполномоченный из райкома приедет, тогда чё?
— Че;, че;. Ты не побежишь докладывать, и я не побегу. И никто не побежит.
Любопытная Люська вслушивалась в разговор, и до ее уха долетел тихий голос лидкиного отца Василия Михайловича.
— Я с Семеном рыбачил в протоке, напротив Шаманской горы.
Ну, порыбачили днем, сети на ночь оставили, а сами в палатку легли. Я ночью просыпаюсь, вышел к кустикам. Голову-то поднял, смотрю. А Семен от Шаманской горы через протоку по верху воды идет… и не тонет. Меня такая жуть взяла. Я в палатку бегом. Притворился, что сплю. Слышу, он зашел и тоже лег.
— Вот такая у него сила есть.
— Ну а чё потом?
— Ни чё. Я виду не подал, что видел. Порыбачили. Помню, много
рыбы добыли и домой поехали.
— И ты, Никифор, молчи. Не больно рассказывай, а то беду накличешь.
Став случайной обладательницей тайны, под сильным впечатлением Люська выбежала на улицу. И решила тоже об услышанном никому не рассказывать, боясь кары шамана. Она еще не забыла своего приключения на Шаманской горе, когда не послушалась наказа старшей сестры.
Через некоторое время Семен со своей женой переехал жить в более глухое селение — Лобчинские юрты. Больше Люська никогда не видела Медвежьего праздника.
И только спустя годы она поняла, что это был последний настоящий праздник последнего шамана.
Чудо природы
Весноий, когда припасы были на исходе, белый хлеб в деревне пекли два раза в неделю и давали по две булки в руки. Но все равно на всех жителей не
