XXXI–XL
XXXI. Только несколькими днями позже мне удалось найти доказательства того, что теория о перенаселенности Кампучии действительно лежала в основе действий полпотовского режима.
Первый принцип маоизма, сформулированный еще в Яньани, отброшенный в 1944–1957 годах и опять торжественно провозглашенный в годы «большого скачка» и «культурной революции», состоит в том, что следует полагаться исключительно на собственные силы. Не рассчитывать на чью-либо помощь. Не зависеть ни от врагов, ни от друзей. Отказаться от импорта, кредитов, от международной помощи и вообще от всего, чего нет под рукой. Это была не только экономическая доктрина для тех, кто беден и не питает иллюзий. Это была и психологическая профилактика, которая имела целью укрепить веру в свои силы и выявить имеющиеся, но не использованные ранее резервы. Нет страны или территории, отдельных людей или групп, которые не могли бы дать больше, чем кажется на первый взгляд.
В условиях Кампучии это означало в первую очередь необходимость возвращения к примитивному сельскому хозяйству, гораздо более примитивному, нежели то, которое было при режиме Сианука, а затем Лон Нола. С момента завоевания независимости в 1954 году страна добилась значительного прогресса в сельском хозяйстве главным образом благодаря помощи из-за границы. Предстояло поэтому отказаться от минеральных удобрений, которых Кампучия не производит; от дорогостоящей механизации, основанной к тому же на постоянном импорте машин, горючего и запчастей; от новых, более урожайных сортов риса, так как они требуют применения сложных агротехнических методов, а значит, и постоянного увеличения числа специалистов, иностранных или подготовленных за границей, ибо кхмерский крестьянин не умеет выращивать этот новый рис. Поэтому было решено вернуться к объему производства полувековой давности, не выше полутора тонн риса с гектара при двух урожаях в год.
Быстро выяснилось, что такое хозяйство может прокормить в Кампучии самое большее четыре с половиной миллиона человек. Легко, подсчитать, что четыре миллиона оказались лишними. А точнее сказать — пять миллионов. Четыре миллиона уже живущих и миллион тех, которые должны были родиться в течение ближайшего десятилетия.
Это меняет дело. Частный вопрос, в котором неспециалисты не имеют права голоса, приобрел черты кардинальной дилеммы, имеющей историко-философское значение. В таком вопросе никто не может ссылаться на некомпетентность или счесть его малоинтересным. Если кто-либо публично заявляет, что где-то людей слишком много, надо внимательно прислушаться ко всему, что он хочет сказать. Как бы ни определять цели азиатских революций, они во всяком случае должны быть задуманы и осуществлены так, чтобы не подвергалась сокращению существующая численность населения. В противном случае термоядерное оружие или, допустим, газовые камеры оказались бы единственным инструментом действенного переустройства мира. Никто не спорит, что относительное перенаселение Калькутты, Сурабайи или Бангкока — это ужасная вещь, никто не склонен пренебрегать предостережениями демографов. Но тезис об абсолютном перенаселении целых стран провозглашался в XX веке лишь теми, кто требовал «жизненного пространства», — и результаты нам известны. Не было примера, чтобы революция, начатая во имя народа, ставила целью истребление этого народа.
XXXII. Около одиннадцати мы доехали до города Свайриенг, столицы провинции с таким же названием. Когда-то здесь было восемь тысяч жителей. Это был шумный и относительно, для этой части мира, богатый торговый центр. Сейчас улицы города пусты, завалены мусором, всякого рода хламом, сожженными мотоциклами, поломанной мебелью. На каждом углу главной улицы — военный пост, оплетенный проводами полевых телефонов. Проезжают грузовики с солдатами: Вдалеке то и дело гремят одиночные автоматные выстрелы. Поток возвращающихся домой крестьян идет по окраине, около какого-то разбитого памятника сворачивает вправо, чем еще сильнее подчеркивается абсурдность пустоты и странной тишины, окутавшей город.
Казалось, что из распахнутых настежь магазинов вот-вот выйдут купцы, зазывая глянуть на их товары, что на немых балконах появятся девушки в узорчатых юбках, что по улице проедет веселый велосипедист или раздастся крик торговца, расхваливающего пирожки, бусы или фрукты. Но дома были мертвы, магазины пусты. Дворы заполнила листва диких бананов, на тротуарах выросла трава.
Все жители этого города были выселены и до сих пор не вернулись. Никто не знает, сколько осталось в живых, где они и на что живут. Во всяком случае, молодой человек из ведомства культуры этого не знал.
Нас повезли прямо на пресс-конференцию к начальнику провинции, которого по-польски следовало бы назвать воеводой, хотя, строго говоря, должность его называется иначе: председатель исполнительного комитета народно-революционного совета провинции Свайриенг. Это был невысокий тридцатилетний мужчина в военной форме без знаков различия, щербатый, усталый до смерти, охрипший, с глазами, которые давно не знали сна. Он вынул из кармана засаленный листок бумаги и торопливо прочитал приветственную речь, которая переводилась с кхмерского на вьетнамский, с вьетнамского на испанский, русский, французский и немецкий языки.
Он приветствовал нас от имени властей освобожденной Кампучии, от имени Народно-революционного совета, от имени всех жителей провинции, разумеется тех, которым удалось уцелеть. Визит товарищей из социалистических стран — большое событие в жизни провинции Свайриенг, проявление солидарности, пролетарской солидарности и истинно революционного духа. Это позволяет надеяться, что правда о страданиях народа Кампучии и о преступлениях клики Пол Пота — Иенг Сари станет известна международному общественному мнению. Победоносная борьба героического народа Кампучии увенчалась свержением преступной клики Пол Пота — Иенг Сари и разоблачила зловещие махинации пекинских гегемонистов и экспансионистов. Перед страной открывается новая жизнь, задачи стоят огромные. Предстоит трудиться среди развалин и могил, преодолевать невиданные трудности. Вся страна находится в тяжелых условиях, народ Кампучии успешно восстановит всю страну, но здесь, в провинции Свайриенг, трудности особенно велики, исключительно велики. Кровавая клика Пол Пота — Иенг Сари уничтожила тридцать процентов жителей нашей провинции…
Сколько?
Одну треть, а может быть, и больше.
Это составляет…
Около семидесяти тысяч человек.
Сколько?
Семьдесят тысяч.
Минуточку, товарищ, повторите еще раз, мы должны это записать. Сколько жителей насчитывалось в провинции Свайриенг в 1975 году?
Около четверти миллиона.
Сколько их сегодня?
Мы считаем, около ста пятидесяти тысяч, но цифра каждый день меняется, движение населения продолжается.
На чем основан ваш подсчет, когда вы говорите о семидесяти тысячах убитых?
Это легко проверить. Есть могилы. Поступила информация от старост. В некоторых «коммунах» составлялись списки.
Аудитория заволновалась. Никто не хотел слушать очередных речей и приветствий. Мы потребовали, чтобы нам представили доказательства преступлений, открыли могилы, позволили пересчитать черепа. К ужасу переводчиков и сопровождающей нас охраны, мы вышли из зала, отказались фотографировать и снимать на кинопленку пустой город. Но председатель не выказал никакой растерянности. Разумеется, нам покажут могилы, это совсем недалеко. Но сначала мы поедем в деревню Анг, по-кхмерски Пхум Анг, чтобы увидеть новую жизнь. La vie nouvelle.
Садясь в машину, я подумал, что не верю в семьдесят тысяч убитых. Мне известна присущая жителям Азии слабость к большим цифрам. Раз сто я обжигался на этом беззаботном оперировании нулями.
XXXIII. В едкой пыли, изнывая от зноя, обливаясь потом, ударяясь головами в брезентовую крышу вездеходов, стукаясь то об один, то о другой борт, мы поехали в Пхум Анг, чтобы увидеть новую жизнь.
Слово «пхум» значит по-кхмерски «деревня», но по причинам не очень понятным оно стоит перед каждым местным названием, подобно тому как и «срок», то есть «уезд». Режим Пол Пота вычеркнул из словаря оба эти слова, вероятно потому, что они напоминали о той территориально-социальной структуре, которая подлежала ликвидации. Такова же была судьба и слова «мекхум», означавшего «староста» или «глава общины». Ныне новая власть возвратила жизнь этим словам. Слова можно воскресить.
«Новая жизнь» в деревне Анг выглядела так: пять оборванных и изможденных женщин молотили цепами рис, а другие пять просеивали рис через решето. Рис доставила армия, и поэтому, наверное, такое важное значение придавалось нашему присутствию. Армия защищает и кормит. В деревне жило уже сорок пять семей. Из них двадцать пять — это давние жители. Остальные были пришлыми, о которых ничего нельзя точно узнать. Вероятно, они не могли еще вернуться домой или застали свои деревни полностью уничтоженными. Не думаю, чтобы переселение кончилось на наших глазах.
