Полулежа на корме, Никитин вспоминал об Олене, мысли, причудливо сплетаясь, навеяли облик матери... Вот не дожила, бедная, до хороших его дней. Вернется он, обновит дом, накупит узорочья, дорогой посуды, заживет ладом с молодой женой, а мать не порадуется. С отцом радости видала мало, а до сыновьего счастья не дожила... Всплыли картины прошлого. Мать все боится, чтоб сын не зашибся, не утонул в Волге. Потом допоздна не спит, ожидая его с гуляний. Плачет, когда первый раз пришел пьяным... Она вечно в хлопотах, в заботах, все печется о нем, а он и не думает о ней. В последние годы, больная, она одиноко лежит в темном чуланчике, а у него все дела, дела... Нет, никакими богатствами долг матери не заплатишь!
А берега бегут, бегут. Дорога началась, и в Твери ждет Олена, хочется счастья с ней... Удача будет, будет! Вот бронник поет, Микешин в сундучке роется - значит, плывут? Ну, значит, и удачи добьются!
От этих радостных, уверенных мыслей и оторвал Никитина голос Сереги.
Действительно, по правой руке впереди поднимался густой дым.
Микешин испуганно повернулся к Никитину:
- Не татары ли? А?
- Какие тут татары! - ответил Никитин. - О них давно бы слышно было. Чай, орда не иголка...
- Может, пожар? - кинул Серега через плечо.
- Дыму-то больно много. Если только целая деревня занялась...
Все вглядывались в правый берег. Солнце уже взошло, туман оседал, разрывался, ладья бежала быстро, и перед купцами все явственней выступал окутанный дымом бугор на берегу.
- Монастырь Ипатьевский? Нет, он дале... Какая же это деревня-то? вслух рассуждал Никитин.
Он окинул взглядом берега, припоминая что-то. Вот оползень, напротив камыши, а еще дальше - три причудливо сросшиеся сосны...
- А ведь это Княтино, ребята! - вспомнил Никитин. - Ну, верно, Княтино и есть. Я тут года три назад заночевал, когда из Нижнего подымался.
- И чего такой пожар? Ишь, всю деревню охватило! - повел рукой Копылов.
- Эна! - засмеялся Микешин. - О прошлое лето вся Москва чуть не выгорела, а тут - Княтино. Много ль им надо?
Окутанный дымом бугор все приближался. Уже можно было различить крайнюю избу, сквозь стропила которой вымахивало пламя.
- Смотри! Скот гонят! - показал бронник. - Да спешат-то!
По-над берегом, верно, гнали прочь от деревни, в сторону монастыря, скот. Маленькие издали человечки на конях метались вокруг скотины, заезжая слева и справа, размахивали руками, видно били плетями. Человечков было много.
- Чудно! - протянул Копылов. - Что ж они дома-то не спасают?
- Да, чего-то тут не так, - согласился Никитин. - Ведь я знаю - в Княтине дворов десять, стало быть вокруг скота - почти вся деревня... А ну-ка, Серега, убирай парус. Надо узнать...
- Пристать хочешь? - напугался Микешин. - Зачем? Проскочить бы скорей.
- Куда проскочить? - нахмурился Никитин. - А если, верно, татары набрели? Тогда в Тверь надо весть посылать...
- Сам говоришь, татарам неоткуда...
- Ну, там увидим.
Копылов быстро свернул парус, взялись за весла. Никитин велел держать правей, под берег, чтоб не заметили с бугра, и пристать на песчаной отмели.
От толчка проснулся Иван Лаптев, протирая глаза, старался понять, в чем дело. Никитин скинул кафтан и сапоги, засучил порты.
- Собирайся, Серега, сходим выведаем... - Он обвел взглядом остающихся. - Ты, Илья, за меня будь. В случае чего - отчаливай, гони на тот берег, мы переплывем.
Они с Копыловым слезли в теплую светлую воду и, высоко поднимая ноги, чтобы не брызгать, побрели к берегу. Уже выходя на траву, Никитин услышал сзади плеск. За ними шел Иван Лапшев.
- Ты зачем? - спросил Никитин.
- А что ж сидеть-то? - виновато улыбаясь, отозвался Иван и остановился, поддерживая порты. - Чай, я не маленький, дядя Афанасий. Возьми!
- Да возьми ты его! - махнул рукой Серега Копылов. - Вишь, храбрость его одолела!
Иван залился краской до корней белокурых волос.
- Ну, иди... - усмехнулся Никитин. - Только вперед не лезь.
И они осторожно, оглядываясь по сторонам, стали подыматься по крутому срезу берега.
Взобравшись наверх, увидели горящую деревню. Стропила крайней избы, изъеденные жаром, рухнули у них на глазах, взметнув столб искр и дыма. Еще дальше пылали другие дома. Слышались женские вопли, плач ребятишек, крики мужчин.
Первый, кого они увидели, был мужик, лежавший неподалеку от избы с рухнувшими стропилами. По левому боку мужика, пропитав рубаху, расползалось пятно крови. В крови была и трава. Над мужиком, в отчаянии держась за виски, сидела девочка. Она покачивалась и выла высоким голосом на одной жуткой ноте. Завидев купцов, девочка оборвала вой, и боком, словно птица с перебитым крылом, поползла в канаву.
- Неладно здесь! - с тревогой сказал Копылов.
- Эй, девка! - окликнул Афанасий. - Что у вас?
Девочка лежала ничком, прикрыв руками голову.
Копылов приложил ухо к груди лежавшего мужика, встал, перекрестился:
- Преставился...
Купцы пошли дальше, держась в стороне от пожара, к замеченной кучке мужиков и баб.
- Да что у вас тут? - громко крикнул Никитин, еще не доходя до людей. Что стряслось-то?
Княтинцы молча, словно не понимая, откуда взялись эти трое босоногих людей, смотрели на них.
Когда поровшие отошли, Анисья с трудом поднялась, оправила подол и, сдирая с глаз мутные слезы боли, бесчестья и бессильной ярости, поискала взором Ванятку. Она увидела его на краю канавы, исходящего криком. Подхватив ребенка, поглаживая его судорожно дергавшуюся головку, Анисья тупо застыла на месте. Неподалеку от нее пороли Федора. Избитая, еле двигающая ногами, она, почти не сознавая происходящего, смотрела, как падают плети, выдирая из спины мужа лохмотья кожи.
Так внезапна и так велика была беда, так страшно и непостижимо происходящее, что ей, потрясенной, показалось на миг, что видит она дурной сон, от которого вот-вот очнется и окажется тогда в родной избе, на постели рядом с Федором. Она крикнула и услышала свой крик, но чудовищный сон не оборвался, и она поняла, что это не сон, а явь, и в муке закричала безысходно и жутко.
Ее толчками пригнали к кучке баб, где колотилась о землю простоволосая жена Васьки Немытого, силой оттащенная от мертвого мужа. Она видела, как приволокли за ноги Федора, пнули поднявшегося после порки Антипа Кривого, связывали руки всем мужикам. Она видела, как выгоняли из дворов скот, услышала мычанье своей Малинки, квохтанье разлетевшихся кур и гогот гусей, бегавших от монастырских. Она видела, как монастырские пригнали из ночного княтинских коней, узнала среди них любимца мужа - четырехлетнего жеребца Серка, рвавшегося из чужих рук, видела, как нагрузили и повезли из деревеньки их добро.
Она все видела и не могла встать... Потом запылали избы.
Когда прямо перед Анисьей откуда-то появился чужой, русобородый мужик и о чем-то спросил, она не удивилась ему, потому что ничто больше уже не могло удивить ее, но и ничего не ответила, - потому что нельзя было одним словом сказать о случившемся...
Она только заплакала, не закрывая глаз и не опуская головы, ловя губами и глотая частые, мелкие слезы.
Русобородый присел, тронул за ручку Ванятку. Мальчик откинулся, вцепился в материнское плечо.
Почувствовав его пальчики, Анисья вдруг заговорила. Она говорила не этому русобородому, она причитала, объясняя себе самой содеянное с ними.
- Набежали ратью слуги монастырские, повязали нам руки-ноженьки, побили народу крестьянского...
Афанасий Никитин и его товарищи неподвижно стояли и слушали это причитанье. А люди, среди разора и ужаса искавшие хоть какую-нибудь соломинку спасения, как будто поняв, что чужаки сочувствуют им, сбивались вокруг и смотрели с немой мольбой и тусклой надеждой.
Пламя еще гудело, от пожарища дышало жаром, летели с треском головешки, наносило искры.
- Да вы монастырские, что ли? - спросил Никитин, обводя взглядом потерянную кучку княтинцев.
- Нет, зачем, вольные мы, - скорбно выдохнул кто-то.
- Распря с монастырем вышла, что ли?
- Какая распря, - так же скорбно ответил из толпы мужичок, державший в руках дугу: все, что спас, - земля, вишь, у нас...
Неподалеку, застонав, приподнялся большой мужик в изодранной розовой рубахе. Мутным взором обвел народ, уронил голову и долго сидел, не шевелясь, опираясь ладонями окровавленных рук о землю и смотря в нее.
Вокруг примолкли.
- Ушли? - еле слышно спросил вдруг мужик.
- Ушли... - тихо ответили ему. - Пожгли все...
С силой упершись в землю, мужик перевалился на колени, потом, ухватившись за подставленное плечо, встал во весь рост. Падавшие на разбитое лицо рыжеватые волосы слиплись от крови, он отвел их локтем в сторону.
- Мои... тут?
- Здеся, Федор...
Никитин с невольной жалостью смотрел на мужика. Эх, и отделали, беднягу. А, видать, здоров! Мужик перехватил взгляды чужих людей.
- Видали, православные, как сирот зорят? - хрипя, выговорил он. - За что? За что?
