– Так я же поехала на лифте! – сказала она Анри, которому хотелось знать, как ей удалось беспрепятственно выйти из здания. – Ведь не думаешь же ты, что я бы на шпильках стала спускаться пешком с пятого этажа!
Матильда искренне рассмеялась, она была неотразима. Для Анри это был великий день. Никогда еще он не испытывал такого острого ощущения, будто вот-вот наконец что-то произойдет, что они сейчас объяснятся… А вот и нет. Когда она села в такси, чтобы ехать домой, Анри почувствовал, что силы оставили его. Это было пятнадцать лет назад.
И чем больше Матильда старела, тем совершеннее казалась эта отговорка.
Матильда стала грузной и медлительной, зрение у нее сильно ухудшилось, с первыми признаками жары она начинала потеть, вела машину, сидя в полуметре от ветрового стекла, и напоминала все что угодно, только не то, кем она была на самом деле.
Не вызывающей подозрений.
До недавнего времени.
Тут мысль Анри, словно маятник, вернулась к делу Кантена: это был несчастный случай? Что она и подтвердила довольно туманными аргументами. Или же это была трудность… скорей организационного характера? Это опасение не отпускало его. Через несколько дней должен был поступить контракт на новое задание. В Париже. Он сомневался, поручать ли его Матильде. Сейчас он впервые сомневался.
* * *
Матильда – мечтательница. Иногда, если позволяет погода, она достает садовое кресло и усаживается на крытой террасе перед входом в дом. Как старушка, говорит она сама себе. Она смотрит на деревья парка, на прямую аллею, ведущую к ограде.
Погрузившись в свои мысли, она может сидеть так целыми часами, до наступления вечера. Какого черта я делаю?.. У нее есть еще одна причина находиться здесь и ничем не заниматься: ее недомогание во второй половине дня. Всю обратную дорогу из Парижа ее тяжелое лицо дергалось от тика, раздражение на нем сменялось меланхолическим выражением, а потом без всякого перехода грустный и подавленный вид мгновенно вытеснялся насмешливой гримасой. Это зависело от того, думала ли она об Анри, ее дорогом Анри, о работе, которую он скоро должен ей поручить (до чего же тяжело ждать вот так, ничего не делая), или о беспорядке в доме, который она покинула, не прибрав в нем: он превратился в настоящий бедлам, надо бы мне как-нибудь пошевелиться, да уж ладно… Она заказала прислугу в агентстве Мелёна. Милая женщина, эта идиотка, попросила ее подробно описать, что ей надо сделать.
– Уборку в доме, вы вообще понимаете, о чем я говорю?
Той оказалось недостаточно, требовались уточнения.
– Вы когда-нибудь делали уборку у себя дома? – спросила Матильда. – Так вот, это то же самое, что у вас, только у меня…
Наверное, этот разговор измучил ее. Покидая агентство, она была совершенно взвинчена.
Милая женщина дала ей адрес девушки, которая живет недалеко и ищет работу.
– Она умеет делать уборку?
– Все умеют делать уборку.
– Возможно, но есть те, кто умеет, но не хочет этого делать. Вот я, например. И у меня нет никакого желания связываться с кем-то вроде меня.
Милая женщина вздохнула:
– Это одинокая молодая женщина, очень усердная и бодрая, и ей нужна работа…
Ее звали Констанция Как-то Там. Матильда уже забыла, как они договорились, кто из них должен позвонить.
Она все еще была взвинчена, когда остановилась на парковке супермаркета, и тут вдруг ее охватила страшная усталость. Ноги стали ватными, силы внезапно покинули ее. Когда она выходила из машины, дурнота расплющила ее, как цветок. Она посмотрела на снующих по проходам людей с набитыми товаром тележками, но эти картинки дошли до нее совершенно искаженными. Ей понадобилось ненадолго опереться на крыло своего автомобиля и подождать, пока не отступит дурнота. Потом на смену боли в сердце пришла печаль, и она подумала, что сделает покупки позже, в другой раз, а теперь лучше вернуться домой. Оказавшись в салоне машины, почти у себя дома, она немного успокоилась и двинулась в сторону «Ла Кустель». Это название захотел дать их владению ее муж, потому что так назывался другой дом, где он провел часть своего детства. Тогда Матильде не понравилось это имя, не говоря уже о том, что ее раздражало стремление доктора Перрена непрестанно привязывать все к былым воспоминаниям. Она уступила, потому что на самом деле это не имело никакого значения. Разве что теперь это название, которое ей по-прежнему не нравится, почти никто, кроме нее, не произносит. Даже ее дочь редко употребляет его – нельзя сказать, чтобы она очень любила этот дом; впрочем, она вообще ничего не любит, а уж ее муж – и того меньше, для него все, что не американское…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Конец ознакомительного фрагмента.
