— Что он сказал? — мрачно спросил Усов.
Удалов перевел слова старшего офицера. Ребята переглянулись.
— Экие дела, господи прости! — тяжело вздохнул Попов.
— Не будет этого, хоть шкуру сдери! — сквозь зубы пробурчал Бледных.
— Что делать, господин боцман? — обернулся к старику Попов.
Усов задумался, почесывая затылок. Удалов молчал. Лицо его было сурово, голубые глаза глядели сосредоточенно в палубу. Он тряхнул головою и глянул на товарищей.
— Вот оно как… Вроде на мертвом якоре… Я так считаю — себя не жалеть, перед врагом не страмиться, против своих не итти, лучше в петлю. Так?
Ребята молчали, но молчание это красноречивей всяких слов говорило об их решимости. Удалов трудно перевел дух, облизнул губы и сказал тихо и застенчиво:
— Ежели помирать надо, я желаю первый пример дать…
В одно сумрачное утро, как только развеялся туман, с борта увидели еще далекие, чуть отделяющиеся от моря очертания камчатских гор.
На судне пробили примерную боевую тревогу, но тут же дали отбой; люди были отпущены и столпились на баке, глядя на далекие снежные вершины.
Удалов, привалившись к борту, долго смотрел на родную землю, тяжело вздохнул, снял бескозырку, перекрестился и стал проталкиваться от борта. Его пропускали, не обращая на него внимания. Все жадно смотрели вперед. Удалов, никем не замеченный, поднялся по вантам на несколько веревочных ступенек и бросился за борт.
— Человек за бортом! — закричал вахтенный офицер и, подбежав к краю мостика, бросил в море спасательный буй.
Раздалась команда к повороту и спускать шлюпки. Вахтенные бросились по местам, свободные от вахты — к подветренному борту. Боцман первым очутился у борта и вцепился в деревянный брус своими корявыми просмоленными пальцами. Тревожно глядел он в стальные волны, одна за другой отстающие от брига. Вот метрах в пятидесяти вынырнула белокурая, потемневшая от воды голова Удалова с чубом, прилипшим ко лбу. Все видели, как он перекрестился, поднял руки и ушел под воду, под рассыпавшийся гребень набежавшей волны. Кто-то толкнул Усова. Старик глянул искоса — это был Жозеф. Сбросив куртку, он схватился за ванты, собираясь прыгнуть за борт, но боцман положил ему на плечо свою тяжелую руку и покачал головой.
— Конец… не надо, — тихо сказал он. — Царство тебе небесное, праведная душа! — добавил он и отвернулся, на самые глаза опустив седые брови…
При входе в Авачинскую губу французская команда, заметно подавленная гибелью Удалова, стала по орудиям, а Усов, Попов и Бледных ушли в кубрик. Старший офицер сделал вид, что не замечает нарушения своего приказа.
Николка
Когда фрегат входил на рейд Петропавловска, Николка, сын каюра, возившего почту в Большерецк, вместе с дюжиной широколицых и узкоглазых товарищей ловил крабов на взморье, бродя по колено в холодной воде, среди скользких и мшистых зелено-черных камней. Первым увидел судно семилетний Баергач.
— Транспорт из Охотска! — крикнул он.
«Аврора», на всех парусах выбежав из-за мыса, надвигалась теперь неторопливо и величественно, гоня под носом белый бурун.
Николка загоревшимися глазами оглядывал многоярусные выпуклые паруса, изящные обводы черного корпуса, опоясанного широкой белой полосой с черными квадратами пушечных портов.
— Ай-ай, какой молодец! Ай-ай, как птица летит! — восхищенно нараспев сказал он.
По гладкой воде залива далеко разнеслись трели свистков. Черные фигуры матросов замелькали среди пышно вздутых белых парусов, и вот паруса стали быстро таять, обнажая мачты. Загремел, всплеснув, якорь, и судно, замедляя ход, стало описывать полукруг на натянувшемся якорном канате. Все это произошло с чудесной быстротой.
От фрегата отвалил вельбот и ходко пошел к пристани. Николка, поднимая тучу брызг, опрометью выскочил на берег и во весь дух помчался туда же. Остальные, позабыв про добычу, с криками понеслись следом.
Вельбот быстро шел к берегу.
Ча-чак! Ча-чак! — слышен был мерный стук уключин.
— Весла на валек! — раздалась команда.
Узкие весла в один общий взмах, как копья, встали торчком над головами матросов. Вельбот, лихо разворачиваясь, бортом подошел к пристани.
Николка подбежал к мосткам. Его узкие глаза совсем в щелку сузились от удовольствия, а широкий рот растянулся в блаженной улыбке. Николка восхищенным взором проводил офицеров в блистающих эполетах, которые, выйдя на берег, направились в город. Он пробрался к самому вельботу, непочтительно толкнув трактирщика и подрядчика Кузьмичева, и стал жадно рассматривать красивое суденышко с отполированными дубовыми скамейками гребцов. Матросы, эти удивительные люди в таких красивых костюмах, сидели и закуривали. Горячее желание хотя бы только посидеть с ними рядом на полированной банке вельбота охватило мальчика.
Кузьмичев между тем прежде других жителей завязал степенный разговор со старшиной вельбота, пользуясь правом своего более высокого общественного положения.
Загребной Синицын, немолодой матрос с серебряной сережкой в левом ухе, неторопливо раскуривал трубочку. Кузьмичев справился, откуда пришло судно, и, узнав, что из Кронштадта, с уважением крякнул, погладил бороду и продолжал:
— А не слышно ли чего, служивый, в рассуждении военных действий?
Загребной, лениво глядя в сторону, пососал трубку, выждал паузу, чтобы не уронить своего достоинства, и, помолчав, ответил:
— Четыре короля нам войну объявили. Имеют намерение внезапно напасть на здешние места…
— Ай-ай! Солдат серьгу носит, как баба! — воскликнул Николка, неожиданно обнаруживший женское украшение в ушах Синицына.
— Брысь! — негодующе сказал Кузьмичев.
В толпе хихикнули. Синицын вынул изо рта трубку и поглядел на Николку.
— Это что же, у вас тут вроде калмыки проживают или как? — спросил он Кузьмичева.
— Брысь ты, сатаненок! — снова зыкнул на Николку трактирщик и, приятно осклабясь в сторону моряка, пояснил: — Камчадалы это, нестоящие людишки-с.
Невольно сделавшись предметом внимания столь значительных личностей, Николка сначала похолодел от ужаса, но затем решился на отчаянность, и кровь прихлынула к его смуглым щекам.
— Дядя, можно мне тебе лодкам садиться? Загребной, успевший было вложить трубку в рот, опять вынул ее, снова осмотрел мальчика и, подмигнув матросам, сказал:
— Однако шустрый! Ну, сигай сюды, коли ты такой герой!
Замирая от счастья, не разбирая дороги, перебрался Николка через борт и уселся рядом с Синицыным, к великой зависти своих друзей.
— Однако пахнет от тебя, вроде как от дохлого дельфина, — сказал Синицын, водрузив в рот свою трубку я ободряюще погладив Николку широкой рукой по жестким черным волосам.
— Мы рыба много кутала, потому, — отвечал осмелевший Николка и, сделав паузу, покраснев выпалил — Большой буду, матрос буду. Морем пойду!
— Ну-ну, валяй, — добродушно улыбнулся Синицын. — Линьков покушаешь. Чай, не пробовал?
— Не.
— Ну, спробуешь! — улыбнулся Синицын.
Так Николка завязал знакомство с моряками и стал героем среди своих товарищей.
***
«Аврора» привезла тревожные известия. Вот-вот должна была вспыхнуть война, и Петропавловск-на-Камчатке мог подвергнуться нападению вражеского флота. Фрегат пришел из Кронштадта, почти не заходя в промежуточные порты, чтобы успеть на Камчатку прежде неприятеля.
Форсированный многомесячный поход неблагоприятно отразился на здоровье экипажа, но это не помешало морякам немедленно по приходе приступить к подготовке обороны.
С приходом фрегата городок оживился и закипел тревожной и энергической деятельностью. Вокруг Петропавловска, на взморье и по холмам, зажелтела земля. Возводили новые и укрепляли старые батареи.
Жители Петропавловска содействовали обороне не только своим трудом и средствами. Восемнадцать человек, чиновников и мещан, записались волонтерами в гарнизонную команду.
По плану обороны, «Аврору» поставили так, что она одним бортом могла обстреливать лежащую в поле зрения часть Авачинской губы. Орудия другого борта решено было снять для усиления береговых укреплений.
Матросы в серых парусиновых куртках под «Дубинушку» выгружали пушки. Лошадей в Петропавловске было мало, и матросы группами, человек по двадцать, впрягались в пушки и тащили их на батареи.
Несколько баб, девчонок и туча мальчишек окружали место действия. Большинство прочих жителей города, оставив свои дома, работали по устройству батарей вместе с гарнизоном и моряками.
Старший комендор Синицын благополучно выгрузил на берег свое седьмое орудие и два других. Эти орудия предназначались для третьей батареи, у Красного Яра, на крайнем левом фланге оборонительной линии.
