Сима же пришедъшема, начаста съставливати писмена азъбуковьная словеньски… ради быша словени, яко слышаша величья Божья своимъ языкомъ». Здесь выражение «словене» о мораве и моравских князьях, очевидно, основано на церковном значении словенского имени; на мысли о переводе для них церковных книг на словенский язык. В сербских памятниках всегда говорится о моравлянах: «Растиславль бо моравьскыи кнезь, богомъ оустимъ советь сотвори съ кнези свои моравляны». Черноризец Храбр именует Ростислава (Растица) князем моравским, Коцела – блатенским. Итак, на понятиях Нестора о значении словенского языка в смысле наречия церковных книг утверждались, пополняя друг друга, его понятия о племенном, особом значении словенского имени; между славянскими племенами одни только словенские говорили церковным наречием. Апостол Павел и Андроник были учителями только словенскому языку, не ляхам, чехам, хорватам. Из того же источника, как сказано выше, и фантастически неопределенное представление Нестора о Моравской земле; если бы он знал, что Кирилл и Мефодий переводили на словено-болгарский язык, название Моравы исчезло бы у него для Иллирика и дунайских словен. Наконец, Нестору было известно общее значение славянского имени у иноземных народов, преимущественно у греков. Сами славяне не знают для себя всенародного туземного прозвища; по крайней мере оно до нас не дошло; общим достоянием всей рассы у иноземных писателей славянское имя стало, по мнению Шафарика, вследствие войн славянских племен с франками и греками. Употребление его в этом иноземном общем смысле проявляется только в редких случаях и чисто литературным образом у славянских писателей. Как в летопись Мартина Галла и Кадлубка от немцев, так в Нестерову славянское имя в общем значении могло при случае перейти от византийцев; между тем, влияние греческого словоупотребления отразилось не столько в этнографической терминологии летописца, сколько в его понятиях о первенстве и первородстве генетических словенских племен в общеславянском мире. Только об одном месте летописи можно сказать с некоторой уверенностью, что в нем славянское имя является в общем смысле; это следующее: «Бе единъ языкъ словенескъ: словени, иже седяху по Дунаеви, ихъ же прияша угри, и марава, чеси и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая русь». Но принимать исключение за правило невозможно, и напрасно утверждает Шафарик, что по примеру латинских и греческих писателей средних веков Нестор именует словенами все славянские племена в Европе. Мы разобрали тексты летописи, на которых основано это мнение; везде имя Словен явилось в значении особом, племенном, как у скандинавов норманнское имя; только при недостатке определенных географических сведений и невозможности согласовать значение словенского имени с ложным понятием о переводе книг Св. Писания для моравы сами племена обозначены темно и неверно, а границы земель произвольно отодвинуты и перемешаны.
Таковы, если не ошибаюсь, были понятия и данные об этнографии славянских народов и о значении словенского имени, по которым надлежало Нестору расположить свою историю славянского племени, сообразив ее с преданием, основанным на исторической действительности о первом поселении славянских племен на Дунае.
Отсюда два основных положения славянской истории в его летописи:
1. Словенское племя – зародыш и начало всех славянских племен; во главе его стоит словенская русь, словене ильменские. Он пишет: «Отъ сихъ 70 и 2 языку бысть языкъ словенескъ отъ племени Афетова, норци, еже суть словене».
О нориках здесь думать нельзя. Во-первых, в Несторово время, нориками (norici) у западных летописцев именовались баварцы. Во-вторых, нельзя допустить, чтобы имя нориков (если бы под этим именем Нестор понимал первородных славян) встречалось только один раз в его летописи и не было бы им употреблено о дунайских славянах. Наконец, откуда могло оно зайти в его летопись? Нигде византийские историки не именуют славян нориками; а по славянским преданиям он мог знать только туземное славянское имя. Шафарик вместо норци, норцы читает илюрци; но против его предположения говорит справедливое замечание Шлецера, что в списках, читающих инорци, начальное и приставлено от предыдущего нарицаемии. «Замечание, – возражает Шафарик, – что в шести списках, читающих инорци, начальное и только пристало от предшествующего нарицаемии, неуместно; ибо в множественном числе отвлеченной формы склонения причастие имеет только одно и». Конечно, не в русском наречии: одинаковая форма причастия с окончанием на ги встречается во многих местах летописи. «…Придоша отъ скуфъ, рекше отъ козаръ, рекомии болгаре». В Никоновском списке и Степенной книге читаем: «Роди же нарицаемии Руси». Норци, норцы — по всей вероятности, не что иное, как искаженное или небрежно сокращенное новгородьци. На это чтение указывает как смысл Несторовой этнографии славянских племен, так и сохранившаяся в варианте иноверци буква в. Значение Нестеровых слов было бы следующее: «Въ числе сихъ же 72 народовъ, былъ народъ словенскш, отъ племени Яфетова, такъ называемые (ныне) Новгородцы» или «такъ назвавшиеся (впоследствии) новгородцы, кои суть и словене». Тому, кто знаком с одинаковым у всех народов стремлением древних летописцев к прославлению своего племени перед другими, не покажется странным это притязание нашего летописца на старшинство своих ильменских славян.
2. Первородное славянское племя, говорящее первородным словенским (церковным) наречием, имеет в Европе только два центра: словенскую Русь и дунайских словен. Все прочие славянские племена выродки от словен.
По переселении на Дунай словенское племя распадается на две части. Одна, отказавшись от словенского имени и от словенского языка, превращается в мораву, чехов, хорватов, сербов, хорутан, ляхов. «По мнозехъ же времянъхъ сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. Отъ техъ словенъ разидошася по землте и прозвашася имени своими, где седше на которомъ месте яко пришедше седоша на реце имянемъ Морава и прозвашася морава, а друзш чеси нарекошася; а се ти же словени хровате белии, и серебь, и хорутане. Волхомъ бо нашедшемъ на словени на дунайския, седшемъ въ нихъ и насмящемъ имъ, словени же ови пришедше седоша на Висле и прозвашася ляхове, а отъ техъ ляховъ прозвашася поляне, ляхове друзии лутичи, ини мазовшане, ини поморяне».
Другая половина первородного словенского племени, сохранившая словенское имя и словенский язык, подразделяется, как сказано, на два центра:
a) Словене ильмено-днепровские. «Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру, и нарекошася поляне, а друзии древляне, зане седоша въ лесехъ; а друзии седоша межю Припетью и Двиною, и нарекошася дреговичи; иши седоша на Двине и нарекошася полочане, речьки ради, яже втечеть въ Двину, имянемъ Полота, отъ сея прозвашася полочане. Словени же (пришедше з Дуная) седоша около езеря Илмеря, прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ, и нарекоша и Новъгородъ; а друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, и нарекошася северъ». Этим русским словенам Нестор не дает отдельного народного имени как вследствие принятой им системы происхождения руси от варягов, так и потому, что похваляется словенским именем и происхождением своей народности. В отношении к прочим славянским народностям русские племена словене, как в отношении к норвежцам и датчанам все шведские племена шведы; на Руси словенами именуются только одни новгородцы, как в Швеции шведами одни только населенцы собственного Swealand, Swithiod.
b) Словене дунайские. «Словеньску же языку, якоже рекохомъ, живущю на Дунай, придоша отъ скуфъ, рекше отъ козаръ, рекомии болгаре, седоша по Дунаеви, населници словеномъ быша. Посемъ придоша угри белии, наследиша землю словеньску». Эти дунайские словене, эта словенская земля на Дунае, остаток от первородного словенского племени после выселения в Русь другой его половины. Нестор, видимо, дорожит одноименностью и родством своих ильменских словен с дунайскими, учениками апостола Павла. Вот почему он пишет: «Словени же пришедше з Дуная седоша около озера Илмера». В Никоновском списке сказано, что перед избранием варяжских князей словене долго спорили между собой о выборе; одни предлагали козаров, другие полян, дунаичей и варягов; некоторые единоземцев своих «и бысть о семъ молва велия». Здесь, кроме исторического убеждения, действовало и предание о Дунае (преимущественно русское), как о святой словенской реке; и доныне воспоминания о Дунае живут в припевах народных песен у нас и у венгерских русинов.
