Вероятно, вся эта деятельность продолжалась в таком же темпе с раннего утра, и сообщения о грозящем воздушном налете, как видно, не оказывали на нее никакого влияния. Но по мере того как одна за другой ползли минуты, заметно менялось настроение и росло волнение на берегу. Третья рота со своей выгодной позиции на опушке рощи могла чувствовать напряженность обстановки. Было видно, как несколько солдат, которые только что спокойно купались в море по пояс в воде среди всей этой лихорадочной работы, взглядывали на часы, потом выходили на берег и нагишом шли к своей одежде, сложенной под деревьями. Потом, буквально через несколько минут, кто-то у воды вскинул вверх руку и закричал: «Воздух!» — и этот возглас подхватили другие, по всему берегу.
Высоко в ясном небе несколько пятнышек безмятежно плыли к проливу, где стояли два корабля. Через пару минут, когда они приблизились, над ними появились другие пятнышки — истребители, завязавшие бой друг с другом. Внизу, на берегу, солдаты, несущие службу, и рабочие команды уже возобновили работу; другие, включая третью роту, наблюдали, как около половины истребителей противника вышли из боя и повернули назад, к северу, очевидно, исчерпав запас горючего. Их преследовала только пара американских истребителей, но и те почти сразу повернули назад и вместе с другими атаковали бомбардировщиков. Самолеты приближались, медленно вырастая. Крошечные комары ныряли, кружились и пикировали в бешеном хороводе вокруг тяжеловесных, флегматичных слепней, которые тем не менее спокойно и размеренно продолжали свой путь. Но вот бомбардировщики начали падать — сначала один, волоча за собой длинный хвост дыма, который вскоре развеял ветер на высоте, нотой другой, за которым не тянулось никакого дыма, камнем пошел вниз. Из них не выпало ни одного парашюта. Бомбардировщики продолжали идти вперед. Потом упал один из комариков, минуту спустя еще один, в другом месте. Из обоих выпали парашюты и поплыли, освещенные солнцем, в воздухе. Однако комарики кружились и рвались в бой. Упал еще один раненый слепень. Но было удивительно, по крайней мере для третьей роты и других вновь прибывших, как много бомбардировщиков продолжали лететь. Учитывая численность и ярость истребителей, можно было ожидать, что все бомбардировщики должны быть сбиты. Но они не падали и медленно двигались по направлению к кораблям в проливе.
Внизу, на берегу, люди продолжали отсчитывать минуты, потом секунды. Когда падал бомбардировщик, не раздавалось радостных криков. Правда, когда сбили первый, рота, находившаяся по соседству с третьей, встретила это событие слабыми криками, к которым присоединились несколько солдат третьей роты. Но вскоре крики замерли, все следили за происходящим молча, восхищенные и зачарованные. А люди на берегу продолжали так же работать, хотя теперь волновались больше.
В представлении Файфа, стоявшего в напряженном молчании среди солдат и сержантов управления роты, отсутствие радостных возгласов только усиливало его прежнее впечатление, что все происходящее похоже на работу коммерческого предприятия. Настоящее коммерческое предприятие, а вовсе не война. Эта мысль пугала Файфа. Все казалось ему диким, нелепым, безрассудным и даже безнравственным. Словно в тиши канцелярии составлялось некое математическое уравнение. Вот два больших дорогих корабля и, скажем, двадцать пять больших самолетов, направленных против них. Их прикрывают, пока возможно, меньшие самолеты, не такие дорогие, потом они идут одни, будто в соответствии с условиями уравнения, что все или часть двадцати пяти больших самолетов стоят всех или части двух больших кораблей. Истребители обороняющейся стороны действуют по тому же принципу, стремясь поднять цену как можно выше: их конечная цель и надежда — сбить все двадцать пять больших самолетов, не расплатившись за это ни одним кораблем. А то, что в этих дорогих машинах сидят люди, сражающиеся между собой, не имеет значения — они нужны всего лишь для управления машинами. Сама эта мысль и то, что за нею скрывается, пронзали холодным ужасом, в сущности, беззащитный мозг Файфа, страхом перед его собственной незначительностью и бессилием. Не страшно умереть на войне — по крайней мере, так ему казалось — но не хочется умирать в таком налаженном коммерческом предприятии.
Высоко в небе медленно и неумолимо приближалась масса самолетов. Работа на берегу не прекращалась. Не прекращали работу также десантные катера и самоходные баржи. Перед тем как самолеты почти достигли кораблей, был сбит еще один бомбардировщик; он падал, разваливаясь на части, и взорвался в дыму и пламени в проливе на виду у всех. Затем бомбардировщики стали делать заходы на корабли. Послышался будто легкий вздох, вслед за ним из моря высоко поднялся гейзер воды, за ним другой, третий. Через несколько секунд звук разрывов достиг берега и прокатился дальше, в кокосовую рощу, прошелестев листьями. Легкий, похожий на вздох, звук стал громче, в нем появился вибрирующий тон, и в море там и сям стали выскакивать новые гейзеры — сначала вокруг первого корабля, а через несколько секунд вокруг второго. Отдельные серии бомб больше нельзя было различить, но все увидели серию из трех бомб, которая попала в цель. Словно проткнув воду пальцем, первая бомба упала недалеко от корабля, вторая еще ближе. Третья — почти рядом. От корабля только что отошел десантный катер, он прошел лишь немного, и третья бомба, видимо, попала прямо в него. Даже на таком расстоянии, в тысячу метров или больше, люди на берегу услышали слабый, ясно различимый крик, высокий и пронзительный; он дошел до них лишь после того, как поднялся гейзер, и сразу вслед за отрезавшей его звуковой волной от разрыва — инстинктивный и бесполезный протест какого-то безымянного солдата против того, что его лишают жизни, что по воле рока он оказался именно здесь, а не в другом месте — нелепый, бессмысленный, но не лишенный определенного значения протест, хотя, но иронии судьбы, его услышали и оценили лишь после того, как сам солдат перестал существовать.
Когда волны улеглись, можно было увидеть, что от катера ничего не осталось. На том месте, где он находился, барахтались в воде несколько людей, и их число быстро уменьшалось. Две ближайшие к ним баржи подошли сюда раньше, чем маленький спасательный катер, стоявший наготове. Убавив ход, они качались на волнах, в то время как пехотинцы, сбросив снаряжение, ныряли в воду, чтобы помочь раненым и тем, кто не успел сбросить снаряжение, которое теперь увлекало их на дно. Легко раненным и тем, кто ранен не был, помогали взобраться на баржи по веревочным лесенкам, сброшенным за борт матросами; тяжело раненных просто держали на плаву до подхода спасательного катера.
На берегу солдаты, которым, по мнению матросов с барж, повезло, что они не попали под бомбежку, пытались успеть наблюдать и за спасательной операцией и за самолетами, еще остававшимися в небе. Бомбардировщики, сделав заход, развернулись и направились назад, на север. Они не пытались атаковать с бреющего полета, так как были слишком заняты, защищаясь от истребителей, а расчеты зениток на кораблях и на берегу не могли вести огонь, боясь поразить своих истребителей. Медленно и даже как будто степенно бомбардировщики направлялись назад, на север, где их ожидало прикрытие истребителей, медленно и постепенно уменьшаясь, так же как прежде медленно и постепенно увеличивались. Истребители еще сердито жужжали вокруг них и, прежде чем бомбардировщики исчезли из Биду, сбили еще несколько. В течение боя истребителям обороняющейся стороны не раз приходилось возвращаться на аэродром, чтобы дозаправиться горючим и боеприпасами. Пополнившись, они снова вступали в бой. Однако число истребителей, участвовавших в бою, не было таким большим, каким могло бы быть. Очевидно, бомбардировщики учитывали этот фактор. Вот они опять медленно превратились в пятнышки, потом совсем исчезли из Биду.
Солдаты, которые были здесь дольше и располагались по соседству с третьей ротой, все еще ожидавшей распоряжения и наблюдавшей с опушки кокосовой рощи, сообщили, что в течение дня, вероятно, будет по крайней мере еще два налета. Главное — чтобы эти проклятые корабли скорее разгрузились и смогли уйти отсюда, чтобы восстановилось нормальное положение. Разгрузка была важнее всего. Она должна закончиться до наступления темноты. Корабли должны выйти отсюда как только стемнеет, чтобы избежать опасности ночных воздушных налетов, — не важно, успеют они полностью разгрузиться или нет. Даже если корабли не разгрузятся полностью, они все равно уйдут.
Еще задолго до того, как бомбардировщики скрылись из Биду, на берегу распространился слух, что первый транспорт поврежден той же бомбой, что уничтожила катер, полный пехотинцев. Это была еще более важная причина для ухода кораблей. Повреждение было незначительным, но от взрыва образовались трещины в нескольких листах обшивки, и корабль стал набирать воду, хотя и не так сильно, чтобы с течью не могли справиться насосы. На корабле несколько человек из толпы плотно сгрудившихся на палубе солдат пострадали от осколков бомбы и металлических обломков катера, а одному солдату, по слухам, разбило лицо каской, сорванной с головы какого-то солдата на катере, — целенькой каской, не измятой и не поврежденной. Таковы, говорили, причуды судьбы. По-видимому, судя по сообщениям с корабля, бомба попала не в сам катер, а разорвалась рядом, между катером и кораблем. Потери на борту корабля составили семь убитых и двадцать два раненых, считая и солдата, которому разбило лицо каской. Всех раненых поместили в корабельный лазарет.
