- Через неделю.
Как ни уговаривал его Илья Тропинин обождать, еще повеселиться, где-то охотиться и притом, в компании других кончивших ученье студентов, варить жженку, Базиль в назначенное время оставил Москву. Он сгорал нетерпением увидать Петербург и отца. "Теперь граф, наверное, признает меня! - в трепетном восторге мыслил Базиль. - Я уже более не почепский хуторянин, а получивший высшее образование офицер! Отец с гордостью, если не даст еще мне своего имени и графского титула, о чем я, разумеется, и не мечтаю, назовет меня, хоть наедине, хотя глаз на глаз, своим сыном... и у меня будет отец... да какой еще отец! Как все хвалят высокие его дарования, любовь к наукам и искусствам, честь и ум! Он снимет с меня запрет - хоть для наших личных сношений... Я поселюсь у него, буду близко ежедневно видеть замечательного государственного деятеля; я брошусь к нему, он прижмет меня к своей груди!" Ожидания Базиля сбылись. Но граф-отец, вероятно, избегая до времени превратной огласки и пересудов, не нашел еще возможным поселить у себя сына в Петербурге. К Базилю в гостиницу, после первого радостного его свидания с отцом, когда он, весь возбужденный, был наверху блаженства, явился тот же бывший в Москве старичок чиновник, оказавшийся одним из служащих в домовой канцелярии графа, ласково расспросил его, где он думает найти квартиру, доволен ли службой и начальством и не нуждается ли еще в чем-либо приватном. Но тут же дал Базилю понять, что недалекое, более утешительное будущее вполне зависит от двух предметов: от его скромности вообще и от умолчания в особенности насчет каких-либо его отношений к графу-министру. Базиль с болью в сердце объявил, что беспрекословно преклоняется перед волею графа-отца. Его, по письму Ильи Тропиннна, отыскал в Петербурге незадолго перед тем выпущенный из московских кадет также в колонновожатые, двоюродный брат Ильи Дмитрий Николаевич Усов, которого он изредка видел еще в Москве. Базиль сошелся с ним, полюбил его, как и его родича Тропинина, и почти с ним не расставался. Когда минувшею весной Перовский в Москве, на балу у Нелединских, увидел Аврору и первому Мите высказал наполнившее его чувство к ней, Митя побледнел, потом вспыхнул и крепко пожал ему руку.
- Слушай, Перовский! - сказал он ему. - Это такая девушка, такая... если бы брат Илюша не был женат на ее родной сестре, понимаешь ли?.. она была бы... я все отдал бы, все... Отец Ильи крестил меня, мы - братья и по кресту... Еще на его свадьбе, год назад, я сообразил и все терзался... А теперь охотно уступаю этот клад, это сокровище тебе... Илья тоже тебе поможет!
- Да с чего же ты взял, что это серьезно? - удивился, также краснея, Базиль. - И что такое бальная встреча? Мало ли кого мы встречаем...
- А вот увидишь, - произнес Митя, - я убежден, попомни мое слово, - Аврора будет твоя.
Предсказание Мити сбылось. Базиль ехал в армию счастливым женихом Авроры.
Из Можайска Базиль должен был взять почтовых и оттуда ехать в главную квартиру Первой армии, в Вильну. Рассчитывая время, он боялся, что Барклай-де-Толли мог уже оттуда двинуться к западной границе. Он вошел на станцию, отыскал комнату смотрителя и, вручив последнему свою курьерскую подорожную, потребовал лошадей. Смотритель вышел и опять возвратился.
- Лошади будут сейчас готовы, - сказал он как-то смущенно, только вас здесь спрашивают какие-то господа... они только что приехали.
- Кто? где они?
Смотритель указал на общую станционную комнату. Базиль вошел туда. Освещенный тусклым огарком, с дивана встал высокий, тощий и желтолицый господин в черной венгерке с серебряными пуговицами, Базиль отступил: перед ним стоял "гусар смерти", эмигрант Жерамб. Сзади него виднелись двое незнакомых штатских: юноша - в модном рединготе и пожилой - во фраке.
- Вы удивлены? - произнес по-французски Жерамб, - я сам крайне смущен этою неожиданною встречей... Ехал вот с этими господами в поместье одного из них, но узнал, что вы здесь... и потому...
- Что же вам нужно? - сухо спросил Базиль.
- Господин Перовский, вы понимаете, - продолжал с дрожью в голосе Жерамб, - мы шли по одной дороге к честной, надеюсь, цели...
- О чести на этот счет предоставьте судить мне.
- Согласен... вы имели более успеха, я преклонился, был готов отступить, даже отступил...
- Далее, далее! - вскрикнул, теряя терпение, Базиль. Жерамб на миг остановился. Его впалые глаза сверкали, нижняя челюсть вздрагивала, руки судорожно сжимались. Штатские молча поглядывали на пего.
- Вы понимаете, господин Перовский, - произнес он, - два дня назад я вас видел рано утром с одною дамой... она еще не ваша, но вы ее преследуете, ходите с нею наедине...
- Я не подозревал, что у нее такие добровольные, непрошенные соглядатаи.
- Что вы этим хотите сказать? Я... требую...
Базиль смерил Жерамба глазами.
- Удовлетворения? - спросил он. - Дуэль?
- Именно... вы понимаете, между честными людьми...
- Где, здесь?
- Теперь же, без отлагательства.
- Но вы, полагаю, поймете: теперь война; притом у меня здесь нет секундантов.
- Один из этих господ, - Жерамб указал на юношу, - может быть в этом случае в вашем распоряжении.
- К незнакомым не обращаются с такими предложениями, - ответил Базиль, - наконец, знайте: то моя невеста.
Жерамб захохотал. Базиль бросился к нему. Дверь отворилась. В комнату вошли двое других проезжих: пожилой пехотный офицер и средних лет военный доктор Миртов, знавший Базиля по Петербургу. Они также ехали в Первую армию. Предупрежденные смотрителем, они вмешались в ссору и прекратили ее. Базиль повторил Жерамбу, что он к его услугам. Дав ему свой адрес, он уплатил смотрителю прогоны, поклонился и вышел на крыльцо. Красивый, полный и всегда веселый доктор Миртов, уладив столкновение, старался успокоить взволнованного Перовского.
- Охота вам расходовать силы и храбрость на этого воплощенного мертвеца! - сказал он. - Впереди у нас столько живых врагов. Базиль, пожав ему руку, сел в тележку.
- Не забудьте же, после войны! - крикнул ему с крыльца все еще кипятившийся Жерамб.
- К вашим услугам, - ответил, кланяясь ему и Миртову, Перовский. Телега помчалась. Прислушиваясь к колокольчику, Базиль с замиранием сердца вспоминал свой отъезд из Москвы и прощание с Авророй. "А этот, этот! - не унимался он. - Вздумал напугать, отнять ее у меня! Нет, никто теперь нас не разлучит, никто".
Х
Прибыв в штаб Первой армии, Перовский уведомил невесту, что доехал благополучно, что все говорят о неизбежной войне, - войска в движении, - но что еще ничего верного не известно. Москва между тем начинала сильно смущаться. Газеты, в особенности "Устье Эльбы" и "Гамбургский курьер", приносили тревожные известия. Война становилась очевидною и близкою. Все знали, что государь Александр Павлович, быстро покинув Петербург, более месяца уже находился при Первой армии Барклая-де-Толли, в Вильне. Но все эти толки были еще шатки, неопределенны. Вдруг прошла потрясающая молва. Стало известно, что после майского призыва к полкам всех отпускных офицеров из Вильны к графу Растопчнну примчался с важными депешами фальдъегерь. Сперва по секрету, потом громко, наконец, заговорили, что Наполеон за несколько дней перед тем без объявления войны с громадными полчищами нежданно вторгся в пределы России и уже без боя занял Вильну. Шестого июля, с новым государевым посланцем, Растопчину было доставлено воззвание императора к Москве и манифест об ополчении, причем стал известен обет государя "не вкладывать меча в ножны, пока хоть единый неприятельский воин будет на Русской земле". Вспоминали при этом слова императора, сказанные по-французки за год перед тем о Наполеоне: "Il n'y a pas de place pour nous deux en Europe; tot ou tard, l'un ou l'autre doit se retirer!" ("Нет места для для нас обоих в Европе; рано или поздно, один из нас должен будет удалиться!")
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
