Павел подмигнул, перехватив взгляд Алымушки.
– Только смотрите, – сурово сказал Разумовский, едва удерживаясь от иронической ухмылки, – учитесь хорошенько! Вы должны сделаться поистине неотразимы для меня! Иначе…
– О, я буду учиться прилежно! – воскликнула Алымушка. – Прощайте, граф! Доброго вам пути! Возвращайтесь скорей!
И она вылетела из каюты, бросив при этом нетерпеливый взгляд на Павла. Тот, едва успев значительно и благодарно мигнуть приятелю, выскочил следом. Уже из-за дверей донесся веселый голос:
– Присмотрись там повнимательней к моей невесте! Приглядись к ней, будто за себя берешь! Все о ней вызнай, до донышка!
Граф Андрей развел руками и воздел очи горе, словно обращаясь за сочувствием к кому-то высшему и всепонимающему. Собственно, ему нужно было не сочувствие, а одобрение. Он очень нравился себе сейчас. Отступился от невинной девицы, которая нравилась другу… воистину, поступил как подлинный fidиle et sincиre ami!
Однако одобрительного взора сверху он так и не дождался. Может быть, потому, что Всевышнему были ведомы все его подлинные резоны, а также дальнейшие события, и он знал, что вот-вот граф Андрей поступит совершенно наоборот, трагически наоборот… А верней всего, на потолке просто-напросто никого не было, кроме сухонького, тонконогого корабельного паучка, которому, согласитесь, на всю эту человеческую суету было совершенно наплевать – сплести бы паутину покрепче!
* * *
Вернемся, впрочем, к Вильгельмине. О чем думала она, покидая родную страну, отправляясь навстречу неизвестности? Тосковала о доме и об отце, которого, может статься, никогда более не увидит? Нет, у нее и мысли не было о доме, о близких, о родственниках. Думала она сейчас только о… вообразите себе, она думала о той самой цыганке, которая встретилась ей недавно и предсказала будущее. О той неприглядной, болтливой богемьен, которая напророчила ей полюбить невероятного красавца. И не солгала ведь!
Она в жизни не видела столь красивого мужчины, как тот, который предстал перед ней и приветствовал от имени наследника русского престола. И это была настоящая мужская красота, этот неотразимый черноглазый человек нимало не напоминал изнеженного тонконогого придворного кавалера в жабо, локонах и ажурных чулках. Такие были очень в моде, но Вильгельмина их терпеть не могла. Впрочем, она также не выносила грубых, неуклюжих, плохо одетых мужланов, которых полно при дворе Фридриха. Но этот человек… Ах, права была богемьен! «Тебя полюбит несравненный красавец, и ты полюбишь его, и у вас родится сын…»
Да! Вильгельмина чувствовала, что полюбила его, полюбила с первого взгляда… Всем сердцем – и на всю жизнь.
Вильгельмина была так переполнена восторгом первой любви, что далеко не сразу поняла: этот «самый-самый» всего лишь капитан корабля «Быстрый». А не наследник русского престола. Чертова богемьен все-таки ошиблась!
Для нее не имело сейчас никакого значения, капитан этот человек, граф или нищий. С какой-то незнакомой прежде мрачной пылкостью мечтала Вильгельмина лишь о том, чтобы быть рядом с ним. Уроки сдержанности и благонравия, постулаты о чистоте и непорочности, среди которых выросла Вильгельмина, – все было забыто в одно мгновение. Развеялось, как утренний туман! Осталось только желание, с которым девушка не знала, что делать. Ну не может же она подойти к этому обворожительному мужчине и сказать, что любит его, что хочет его…
Не разлучаться с ним никогда – вот о чем мечтала Вильгельмина. Слиться с ним душой и телом. Но он… сможет ли он полюбить ее? Или, не сводя с нее своих невероятных глаз, он всего лишь действует по поручению своего сюзерена?
Она и ошибалась, и нет. В ту минуту, когда три сестры, одетые в одинаковые, довольно убогие платьица, одинаково присели перед капитаном «Быстрого», одинаково скромно потупились, одинаково покраснели, он окинул их внимательным взором, чтобы ничего не упустить в поведении и манерах невесты цесаревича. Он еще не знал, которая из сестер Вильгельмина.
И вдруг ему показалось, что две девушки исчезли. Перед ним была только одна. Нет, конечно, две сестры остались на месте, они посапывали от волнения, они пытались вести светскую беседу… но граф Андрей ничего не видел и не замечал, кроме их третьей сестры.
Высокий лоб, капризный рот, слишком большой, чтобы соответствовать канонам красоты, но такой яркий, откровенно напрашивающийся на поцелуи! Она собирает губы в маленький тугой узелок, чтобы они не казались такими пухлыми, однако знатоку этот фривольный рот говорит о многом… Темно-синие глаза под удивительно дерзкими бровями. Их попытались припудрить, чтобы несколько смягчить этот размах, но напрасно. Ноздри тонкого, изящного носа раздуваются в нетерпении, словно девушка почуяла некий волнующий аромат. И холодное выражение лица. Она привыкла держать себя в узде, она привыкла надевать маску, привыкла лгать, таиться, лицемерить!
Графа Андрея словно прострелило. В воображении своем он увидел это лицо запрокинутым на подушке: волосы разметались, брови трагически изломаны, нацелованный, припухший рот приоткрыт, исторгает последний стон блаженства, а эти чуткие ноздри трепещут, ловя аромат слияния…
Он очнулся и беспомощно посмотрел на девушку, только теперь осознав, что это может быть Вильгельмина!
«Нет, это не должна быть она!» – мысленно вскричал Разумовский, обращаясь к Фортуне, которая всегда была к нему так благосклонна… В следующую минуту он понял, что Фортуна не только любила его, но и ревновала, и именно сейчас он пожинает плоды ее ревности. Потому что именно та, в которую он почти влюбился, была предназначена его господину!
Он вздохнул и вспомнил, как Павел крикнул на прощанье: «Присмотрись к моей невесте, будто за себя берешь! Все о ней вызнай, до донышка!»
От души немного отлегло. Было бы совсем невыносимо, если бы ревнивая Фортуна вообще лишила бы его возможности приблизиться к Вильгельмине. Но уж коли получен непосредственный приказ Поля…
Никогда он не ощущал в себе столько готовности повиноваться приказам великого князя! Он fidиle et sincиre ami или вообще кто?!
Выходить в море назначено было через три дня. Высочайшее семейство уже расселилось на предназначенных для того кораблях. Вильгельмина настояла, чтобы они с матерью определились на «Быстрый». Это, казалось, ни у кого не вызвало подозрений. В самом деле, кому, как не ближайшему другу жениха, сопровождать его невесту!
В самом деле, кому, как не ему…
Разумовский не сошел на берег, чтобы приветствовать своих пассажирок. Смотрел сверху, как они осторожно поднимаются по трапу, и думал, что больше всего на свете хочет сейчас сбросить Генриетту-Каролину в море, с той стороны, где поглубже, и, ежели вынырнет, не велеть ее спасать. Она мешала тому, что он задумал, страшно мешала!
