и потянул за собой стол.
Рязанов поднял Батю за шиворот. Тот явно был еще не с нами. Глаза плавали где-то, видимо в родном леспромхозе. Рот зевал прямо в лицо сержанту.
– Ничего, проснешься на алмазах, – сказал Рязанов.
– Товарищ сержант, что за алмазы-то такие? – нахально спросил Джаггер.
– А я вам сейчас покажу, – пообещал сержант Рязанов. И он нам действительно показал…
10
…Для начала Рязанов велел нам одеться в старые, третьего срока пошивы и штаны.
– Чтоб в алмазной трубке не замараться, – пояснил он.
Затем выдал каждому по лому и вывел наружу через запасную дверь туалетной галереи.
Слегка морозило, и после душной учебной комнаты, воздух был вкусен как дюшес. Над нами полыхало прекрасное в своем безумии полярное сияние. Мы задрали головы, но Рязанов поторопил нас:
– Ещё насмотритесь, тошнить будет. Бессмысленная игра природы.
Впрочем, было видно, что ему сияние нравится тоже.
Рязанов, прокладывая дорогу по колено в снегу, подвел нас к тыльной, глухой стенке туалета.
– Вот она, шахта алмазная, – сказал он сказочным голосом. – Навались!
Мы навалились и откинули навзничь деревянную стену. Призрачный электрический свет северного неба осветил шесть ржавых бочек. Все бочки были здорово помяты. Над каждой угадывался нимб очка.
– Тут высшее образование не нужно – утешил нас сержант, – ва́лите бочку, выкатываете по снежку подальше в тундру. И ломами её, ломами по бокам! Оно замёрзлое и отскакивает. Вот и всё. Переворачиваем бочечку, алмазы пламенные высыпаем, и бочку ставим взад, под её очко родное. Вперед, арлекины. Приду – проверю.
И ушёл, сука…
Для начала мы, конечно, перекурили, усевшись ватными штанами прямо в сугроб.
Потом Панфил прочел нам стихи.
…Я вскормлен был бычками остановок
И вспоен был портвейнами подъездов.
Я был далек от всяких группировок,
Материалов не читал о съездах.
Аполитичен был и равнодушен
И беспартиен всей своей основой.
Но я всегда, всегда хотел разрушить
Мир старый. И не делать мира новым.
Кому какое дело? Я свободен
Жить так, как я хочу и понимаю.
Но что-то постоянно происходит
И что-то постоянно отмирает.
А нового не видно и в помине
Глас Божий слился с голосом народа
И тонет хор в торжественном «амине»,
Но он уродлив, словно Квазимодо.
Химера бытия нас манит дальше.
У всех есть шанс. А у меня лишь случай.
Пойду вперед прямой дорогой фальши.
Для всех наверно это будет лучше…
– Хорошо, очень хорошо, – сказал вдруг Кролик.
– Куда уж лучше… – меланхолически отозвался Чучундра.
– Стихи понравились? – ревниво спросил Панфил.
– Категорически настаиваю, что хорошо! – подтвердил Кролик. – Просто прекрасно, что нас призвали осенью. А если бы весной? Оно бы было, страшно сказать, не замёрзшим.
– Может летом его и не чистют, – включился вдруг в разговор проснувшийся от морозного воздуха Батя.
– Конечно, не чистят. Солдаты ведь летом и не гадят, – внес свою лепту Джаггер.
Мы могли бы еще долго обсуждать свойства зимнего и летнего продукта, но нужно было завершать еще не начатое. Дело спорилось в неумелых наших руках. Мы опрокидывали рыжие бочки, выкатывали их, прокладывая широкие автобаны в пушистом снегу.
Затем лупили ломами со всей дури, чтобы мерзлая субстанция отскочила. Высыпали алмазы, которым суждено было дожить лишь до весны.
Часа через полтора алмазные копи опустели. Мы отошли в сторону, отыскали чистый сугроб и завалились перекурить.
– Послушайте, – сказал Панфил. Он приподнялся из сугроба, широко размахнувшись, отшвырнул окурок, и объявил: – Ещё стихи!
…Черт возьми! Мы увидим небо в алмазах,
Отречемся от глупых, наскучивших сказок.
Разбредёмся по свету мы в поисках правды,
А мешать нам, прошу вас, не надо, не надо.
Мы уже изменились и изменимся больше.
Жизнь устроим красивей, счастливее, дольше.
Нам нельзя помешать – будем яростно драться,
И цветы у нас будут зимой распускаться.
Остановим планету – надоело вращенье,
Сменим зиму и лето на период весенний.
Установим диктат любви, веры, надежды.
Дураков – дураками оставим, как прежде.
Если взяться сегодня, решительно, сразу —
Это будет! Но главное – небо в алмазах!
– Что это за небо в алмазах такое? – возмутился Батя, – в дерьме мерзлом что ли?
– Придурок, – ласково сказал Чучундра, – это же «Дядя Ваня».
– Какой такой Дядя Ваня? – совсем обалдел Батя. – Замполит наш?
– Сам ты замполит, – обиделся Панфил. – Это Антоша Чехов.
– Какой «Антоша», – Батя начал сердиться не на шутку. – Чучундра сказал «Ваня». Что вы меня путаете…
– Батя, Бог с тобой, ты же Митрофанушка…
– Ну вот, тля, еще Митрофанушку каково-то приплели. Вы сами, придурки, ни одного имени запомнить не можете, только ржете надо мной. А у меня голова все помнит, как телефонная книга в сельсовете.
– Батя, притушись, – примирительно сказал Панфил, обнимая коротышку за плечи. – «Дядя Ваня» это пьеса такая, Чехов её написал, у меня матушка в ней играла, она ж актриса, а я маленький на репетициях сидел, вот про небо в алмазах и запомнил.
– Ты вообще, Батя, книжки читал? Ну, кроме телефонной, из сельсовета? – спросил Кролик.
– Я чё, дурак? Ясно дело читал, – опять рассердился Батя. – Толстого читал. Льва Николаича.
– И что тебе запомнилось из прочитанного?
– Лев и собачка! – отрезал Батя.
– Ты, Батя, в библиотеку сходи, – порекомендовал Джаггер, – если ты сержанту скажешь, что в библиотеку хочешь, он тебя точно отпустит. За руку отведет. Сперва в санчасть, а потом в библиотеку. Если фельдшер Аркаша скажет, что ты башкой не съехал.
– Схожу, – уверенно вдруг ответил Батя, – читать умею не хуже вас. Вы все равно только ржете, а мне дома читать некогда было. Я до армии гегемоном был. Нам так председатель объяснял…
…Знал бы Джаггер к чему, в конце концов, приведет его добрый, в общем-то, совет сходить в библиотеку… Но об этом немного позже.
11
…Даже добыча алмазов, даже хождение дневальным по мукам не могут сравниться с кухонным нарядом.
Кухня – это чужая территория. Там опасно все. И если в учебке основное время нас драконят всего двое сержантов, закидоны которых мы выучили уже наизусть, то на кухне царствуют чужие деды и помазки, не ведающие пощады, как янычары.
Гуси на кухне передвигаются только бегом. Перед нарядом нас переодевают в старую форму, которую не жаль измухрыжить и изгваздать. Нужно обслужить завтрак, обед, ужин и чай с бутербродами для ночной смены.
Посуда солдатско-тюремного образца. Это миски и ложки из металла будущего, то есть из проклятого алюминия. Тот, кто хоть раз пытался отмывать алюминиевую посуду от жира, понимает, что я имею в виду.
Вилок и ножей нет. Вилкой солдат может выколоть глаз товарищу. А что он способен сделать ножом – о таком лучше даже не думать. Радуют кружки. Они железны, увесисты и покрыты облупленной эмалью. Мыть их довольно легко.
Посуды хватает только на одну смену. В начале наряда необходимо пересчитать количество мисок, ложек и кружек. Если хотя бы одной недостает, нельзя принимать наряд. Нужно доложить дежурному по кухне прапорщику.
Но это в теории. Попробуй, не прими наряд, когда почти пятьсот голодных солдат начнут занимать места за столами. Мисок и ложек все равно не хватает, потому что их беспрерывно растаскивают старики, устраивающие небольшие пиршества в ротах по вечерам. И конечно, никому не приходит в голову вернуть потом эти миски в столовую.
Фокусы, достойные Акопяна старшего, исполняются нами, чтобы сдать и принять
