«В день свадьбы мы не снимались, — рассказывал жених, — но пришли с утра на съемочную площадку сообщить Габену радостную новость. Потом взялись за руки и побежали, смеясь, через весь Булонский лес — расписываться…»
Счастливая Марина парила в поднебесье: «Мы жили и работали вместе. Это был чудесный диалог, совершенное слияние. Я была убеждена, что всю жизнь мы и дальше проведем вместе… Прекрасные мечты! Мне было всего семнадцать лет…»
Еще в юности Робер Оссейн поверил, что обладает чудодейственным даром царя Мидаса: все, к чему он ни прикасался, должно превращаться в золото и драгоценности. Наивный человек…
Тем не менее именно Роберу Марина была благодарна за первый опыт работы на сцене. Правда, «на первом спектакле у меня так дрожали колени и я так волновалась, что театр обернулся для меня довольно неприятным переживанием, — вспоминала она. — Каждый вечер просто умирала от страха. Во второй пьесе „Юпитер“, премьера которой состоялась в Брюсселе, добилась неожиданного комического эффекта. Мало того, что в первом акте перед моим появлением на сцену упали декорации, что меня страшно напугало и я не могла вымолвить ни слова, так во втором я, вся в огромном кружевном кринолине, опустилась в кресло — и оно разлетелось под моей тяжестью… На маленькие кусочки! Клоунское кресло! Публика лопалась от смеха. Наконец в последней сцене машинист раньше времени опустил занавес, который сбил меня с ног, и я, все в том же злосчастном платье, на коленях вынуждена была уползти назад. Публика уже просто выла от восторга!..»
Зато в кино Марина чувствовала себя более чем уверенно. Она уже завоевала себе право выбирать. Предложение кинорежиссера Андре Мишеля[6] поработать вместе на съемках фильма «La Sorcière» («Колдунья») поначалу она восприняла без особого энтузиазма.
Некий французский инженер Лоран Брюлар приезжает на север Скандинавии, в самый глухой уголок Швеции, чтобы руководить строительством дороги. Северная глубинка, лишенная благ цивилизации, околдовывает молодого искателя приключений своей патриархальностью, близостью к дикой природе, мистической верой местных жителей в могущество лесных духов — троллей. В лесных чащах Лоран встречает прелестную Ингу, внучку старой колдуньи Майлы. Когда между инженером и Ингой вспыхивает любовь, все — даже тролли — ополчились против счастья молодых людей. Словом, извечная борьба добра и зла, света и тьмы…
Имя режиссера Марине тоже ни о чем не говорило. Но Мишель оказался настойчив:
— Я совершенно уверен, что эта роль только ваша, Марина. Тем более что сюжет позаимствован у русского писателя Александра Куприна.
Вот как? Она отложила в сторону все дела и, порывшись в домашней библиотеке, отыскала старый сборник купринской прозы. Буквально за час Марина проглотила «Олесю». Затем взяла сценарий «Колдуньи», еще раз перелистала, сравнила, похихикала над несуразностями и тут же поняла, что все поправимо, но на съемочной площадке. Повесть сама по себе была кинематографична, отдельные фрагменты так и просились на экран, очень яркими были портретные описания героев, особенно ее Олеси. В какой-то момент Марина даже решила, что Куприн видел перед глазами именно ее лицо, фигуру, понимал ее нрав и характер:
«…Я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных „дивчат“, лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка, лет около двадцати — двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом…»
Что касается цвета волос купринской Олеси, то… Марина, улыбнувшись, встряхнула своей золотой гривой: посмотрим… Ну и пусть ее Олеся в фильме будет Ингой, а Иван Тимофеевич, рассказывающий историю Колдуньи, станет парижским инженером. Но Марина постарается остаться именно купринской девушкой, дикаркой с целомудренной душой.
Утром следующего дня она позвонила мсье Мишелю, сказала: «Да» и вскоре с легким сердцем впервые надолго уехала от мужа на съемки в далекую Швецию. Правда, в сопровождении старшей сестры Ольги, которую Мишель пригласил быть своим ассистентом.
Марину вовсе не смутило неожиданное требование режиссера постоянно находиться в кадре в платье на голом теле. Все верно, лесная колдунья и не должна иметь нижнего белья, стесняющего движений. Хотя в фильме не было ни одной эротической сцены, тем не менее Инга Влади даже участников съемок сводила с ума. А как потом рыдали зрительницы, видя, как жестокие крестьяне забивали белокурую красавицу камнями, а мужчины влюблялись в несравненную «колдунью» и выбирали для своих новорожденных дочерей загадочное имя Инга!
Пока Марина пропадала в своей дурацкой Лапландии, Робер места себе не находил. Но, решив проявить характер, умышленно не звонил и не писал жене ни строчки. Потом, правда, через десятые руки до него все-таки донесли информацию, что сама Марина переживает, грустит, а это плохо отражается на ходе съемок, и что режиссер якобы даже кричал на своих помощников: «Дозвонитесь, в конце концов, до ее мужа, потребуйте, чтобы он приехал! Она же просто чахнет на глазах!»
Эти слухи, с одной стороны, его радовали, но с другой, немало тревожили. Оссейн сам себе не мог объяснить, что с ним происходит. Может быть, чувствовал, что, обретая самостоятельность и независимость, Марина все дальше удаляется от него? Может быть…
Кроме того, Робера начала безумно раздражать обстановка в доме, который еще недавно он считал родным. Maisons-Laffïte, ранее казавшийся ему оазисом «любви, вкуса и утонченности», теперь казался ему «бабьим царством». Я и не предполагал, сокрушался Оссейн, что в результате окажусь единственным мужчиной в этой большой и дружной женской семье! Когда он обращался к Марине: «Дорогая!», на его зов откликались сразу все ее сестры: «Да-да?» И скоро ему стало мерещиться, что он женился не на одной из сестер Поляковых, а сразу на всех четырех. Ему с Мариной никогда не удавалось оставаться наедине, у них не было каких-то только своих, сокровенных тайн, неприкасаемого «интимного пространства».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
