К счастью, диагноз эскулапа не подтвердился, ночь Тараканов провел в бреду, а утром ему полегчало. Частнопрактикующий немец-врач Штольц констатировал тяжелую простуду.
Молодой организм скоро взял свое, и меньше чем через неделю Тараканов был практически здоров.
Первым визит к выздоравливающему нанес исправник.
— Лежите, лежите, — сказал он и даже попридержал за плечо пытавшегося встать с кровати Тараканова. — Вот, пришел вас проведать, гостинчиков принес. — Исправник выложил на тумбочку у кровати большой апельсин. — И поздравить. Вот-с. — Батурин достал из кармана сложенную вчетверо газету, водрузил на нос пенсне и с выражением прочел: — «Высочайший приказ. О чинах гражданских. Производятся… так-с… Вот: в коллежские регистраторы — так, так, так… исправляющий должность полицейского надзирателя города Каширы Тараканов, с утверждением в указанной должности». Успели чин дать к Рождеству. А все я! Как только октябрьский манифест вышел, так я документы в губернию и отправил.
— Спасибо, Сергей Павлович! — Тараканов опять попытался встать.
— Лежите, лежите. Поздравляю и от себя лично говорю «спасибо». — Исправник понизил голос: — Вы меня очень выручили, голубчик. Не разыщи вы денег, я бы уже неделю себе место искал. Жандармский ротмистр Кожин, что сюда приехал дознавать этот разбой, мне так и сказал: если бы, говорит, Сергей Павлович, ваш надзиратель денег так быстро не разыскал бы, не сносить вам головы. Еще раз — крепкое мое спасибо. Услугу вашу никогда не забуду.
— Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Посидев еще минут десять и отказавшись от предложенного матушкой чая, исправник сослался на неотложные дела и удалился.
Через полчаса в комнату зашел потомственный почетный гражданин Добронравов. Он переложил внушительных размеров узелок из правой руки в левую, перекрестился на образа и поклонился вскочившему с постели надзирателю.
— Как здоровье, Осип Григорьевич, ваше благородие?
— Спасибо, уже почти здоров.
— Слава тебе, господи! — Добронравов опять перекрестился. — А я вот выбран нашим городским купечеством поздравить вас с великим праздником Рождества Христова и передать самые наилучшие пожелания. Мы еще в канун праздника собрались, да матушка ваша не пустила, плохи вы еще в ту пору были. Позвольте передать вам наши скромные дары — тут-с гусек, стерлядочка (это от меня лично), ну и другие разные деликатесы.
— Спасибо большое, но я, право, не могу…
— А еще к светлому празднику уполномочило меня наше городское купечество, во исполнение многолетней традиции, преподнести вам конвертик со сторублевочкой, чтобы имели вы возможность приобрести себе чего пожелаете.
— А вот от этого увольте. Денег я с вас тем более взять не могу.
— Это как? — В голосе купца слышалось неподдельное удивление.
— Не могу и все. Я мзду не беру.
— Какая же это мзда? Ежели вы, например, матушке своей на праздник платок подарили, это разве мздой называется?
— То мать родная, а не посторонние люди.
— Господи! Какие же мы посторонние? Вы нам теперь как отец родной, и даже лучше, потому государем нашим поставлены блюсти покой и охранять барахлишко наше, неустанными трудами нажитое. Предместник ваш брал, не брезговал, его предместник тоже.
Добронравов был поповским сыном, год отучился в семинарии и потому изъяснялся несколько витиевато.
— Сказал не возьму, значит — не возьму, и не просите. А обязанности свои я без всяких даров исполнять буду, как положено.
Поуговаривав надзирателя еще минут десять, Добронравов досадливо махнул рукой и пошел на выход, оставив узелок на столе.
Заметив это, Тараканов ринулся было догонять купца, но остановился.
«Пожалуй, гуся-то можно оставить. Да и стерлядку. Мать ушицы приготовит. А то ведь я праздник и не отметил. А как поправлюсь, пойду в номера к Добронравову и отдам ему деньгами чего следует».
— Мама!
— Чего, сынок?
— Там на столе провизия. Не сделаете ли вы ушицы?
— Конечно сделаю. И уху сварю, и гуся пожарю! Радость-то какая! Эх, отец не дожил, а то как бы был рад, сам-то и не мечтал о таком почете!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мать села на табуретку у кровати и заплакала.
— Мама, мне мундир надо пошить и шинель, форма-то другая у надзирателя. Есть ли деньги?
— Ради такого дела поищем, перехватим у кого. Дорого ли?
— За все рублей сто придется отдать.
Мать аж ахнула.
— Сто! Уж очень дорого.
— Старую шинель можно продать. Да и форменную сюртучную пару. Я даже знаю кому. Никодимова в канцелярские служители произвели, а мы с ним одной комплекции. Я думаю, рублей двадцать пять он даст.
— Все равно дорого!
Когда из кухни начали раздаваться соблазнительные запахи, в комнату к больному зашел Кудревич. Из одного кармана шинели он вынул бутылку «Фин-шампаня», из другого — огромное антоновское яблоко.
— Я хоть и не доктор, но лекарство вам принес, — весело сказал он, садясь на табурет. — Есть ли нож у вас и штопор?
— Матушка спиртное не приветствует…
— Не пьянства ради, а здоровья для можно. Екатерина Сафоновна! — крикнул Кудревич в кухню. — Можно вашему сыну рюмочку коньячку для здоровья? Врачи рекомендуют.
— Ну коль врачи, то можно. Но только одну. Да вы погодите, я на стол соберу. — Мать зашла в комнату, вытирая руки о передник.
— Не утруждайте себя, я ненадолго, мне сегодня дежурить и через полчаса надо быть на рапорте у исправника. А вот за приборы буду признателен.
Мать принесла рюмки, нож, штопор и блюдечко с тонко нарезанным салом.
— Уж не обессудьте, на скорую руку.
— Прошу и вас с нами.
— Что вы, что вы, я совсем не пью. Ну а вы не стесняйтесь. Может, самоварчик?
— С радостью, но недосуг.
Мать ушла, а Кудревич налил две рюмки. Коллеги чокнулись. Коньяк оказался превосходным.
— Вот я что вам скажу, коллега. Неправильно вы службу начинаете.
Тараканов повесил голову.
— Я сам все время об этом думаю. Сказал же мне охранник знак подать, а я… Ведь очевидно же все было, а я не связал появление на платформе Волкова и «экс».
— Вы, простите, сейчас о чем?
— Как же? О задержании.
— А… Ну об этом отдельно поговорим, завтра я с утра свободен и специально к вам приду. А сейчас я про другое. Вы зачем хороших людей обижаете?
— Кого?
— Да всех купцов города. Люди от чистого сердца с праздником вас хотели поздравить. А вы? Гордыня — смертный грех.
— Да при чем здесь гордыня? Брать деньги с обывателей — противузаконно. За это статья есть в Уложении.
— Господи! Какая статья? Вы юрист? Статьи у нас есть за мздоимство и за лихоимство, а за получение подарков статьи нету!
— Это не подарок.
— А что?
— Витольд Константинович! Неужели вы не понимаете? Ну, хорошо, возьму я деньги. А дальше что? Пойду я через месяц к Добронравову с проверкой соблюдения обязательного постановления о времени закрытия ресторана. А он после часу ночи открыт. Нарушение? Нарушение! Я на него протокол, а он мне про сто рублей напомнит.
— Ну, во-первых, это уж и не такое большое нарушение. Подумаешь, ресторан не вовремя закрыл! А если гости закутили? Если они веселиться хотят? И при этом ведут себя благородно, морды и посуду не бьют, голыми на улицу не выскакивают, никому не мешают, никто на них не жалуется? Что будет плохого, если люди лишний часик винца попьют, а Добронравов лишнюю синенькую заработает?
— Но закон, обязательное постановление!
— Осип Григорьевич, не в упрек вам будет сказано. Молоды вы. Опыта у вас нет. И потом — кто сказал, что Добронравов вам про сегодняшнюю «катю» напомнит? Это — традиция, обычай, сродни, ну я не знаю… Сродни купанию на Крещение в проруби. Идет из глубины веков! Вам известно, что Николай Первый каждое Рождество и Пасху квартальному надзирателю того квартала, где Зимний находится, по триста рублей высылал? Император!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да это анекдот.
— Никакой это не анекдот, а исторический факт. А не будете соблюдать традицию — не наладите с людьми отношений. А купечество — наша надежда и опора. Тот же Добронравов — гласный городской думы, благотворитель известный. Он и полицейскому управлению помогает — вот, в прошлом году кредита казенного не хватило, так он на канцелярию двести рублей выделил. В этом году машинку печатную обещал купить. А вы ему — от ворот поворот. В общем, вот. — Помощник исправника достал из кармана сюртука уже виденный Таракановым конверт. — Вот вам сотня, и не смейте отказываться.
