И все-таки на нынешнем этапе невозможно создать эффективный механизм, который был бы в состоянии запретить куплю и продажу ради прибыли. Политически подобные занятия не запрещены, но они считаются опасными и постыдными. Частные торговцы – своеобразные отверженные, санкционированные законом, сродни евреям в средние века – без привилегий и защиты; для тех, у кого преобладают склонности к торговле, создана отдушина, которую нельзя оценивать в качестве естественного и одобряемого занятия, достойного нормального человека.
Я думаю, что в результате такого рода социальных метаморфоз может измениться отношение индивида к деньгам. Вероятнее всего, подобные изменения еще серьезнее скажутся на будущих поколениях, которые вырастут, не зная ничего другого. Народ в России, если это связано только с его бедностью, весьма жаден на деньги, по крайней мере он столь же жаден, как и все остальные народы. Но умение «делать деньги» и хранить их не входит в жизненные ценности рационального индивида, приемлющего советские законы, не входит так, как это принято у нас. Но общество, где такое хотя бы отчасти справедливо, – опасное нововведение.
Теперь подобное кажется утопичным или деструктивным по отношению к подлинному благосостоянию, хотя, вероятно, не столь нереальным, если ревностно следовать религиозному духу; в последнем случае утопией была бы постановка прозаических целей. И можно ли самодовольно утверждать, как считает большинство из нас, что это-де неискренне или безнравственно?
Экономика Советской России
Мы не поймем ленинизма до тех пор, пока не увидим, что он – нетерпимая к инакомыслящим миссионерская религия и одновременно – экспериментальная экономическая техника. Отсюда следующий вопрос: является ли подобная техника столь неэффективной, что способна накликать лишь несчастья?
Экономическая система Советской России подвергалась и подвергается таким ускоренным изменениям, что получить точный и взвешенный ответ на поставленный вопрос невозможно. Без особого риска здесь применим лишь метод проб и ошибок. Трудно найти более искреннего экспериментатора, чем Ленин, во всем, что не касается основ его мировоззрения. Поначалу было много неясности в отношении того, что считать существенным, а что нет. Например, доктрина, утверждавшая, что деньги должны быть устранены, сегодня считается ошибочной; признается, что в использовании денег как инструмента распределения и учета нет ничего несовместимого с коммунизмом. Правительство склоняется к точке зрения, что сегодня разумнее сочетать политику ограниченной терпимости с периодическим прочесыванием и выдворением, во-первых, старой интеллигенции, которая по-прежнему привержена своей родине, во-вторых, частных торговцев и даже иностранных капиталистов, не пытаясь в то же время сокрушить их окончательно. Предполагая, с одной стороны, осуществлять полный контроль над системой образования и воспитания подрастающего поколения, а с другой – постепенно улучшать технику государственной торговли и повышать государственные капиталы, правительство надеется в будущем избавиться от этих «языческих» союзников. Так, почти все представители некоммунистической интеллигенции с довоенным образованием находятся сейчас на правительственной службе, часто занимая важные и ответственные посты с довольно высоким жалованьем; частная торговля вновь узаконена, хотя она непрочна и ее деятельность затруднена; иностранные капиталисты, которым предоставляются краткосрочные преимущества по сравнению с государственным импортом, могут, на мой взгляд, рассчитывать с определенной степенью уверенности, что деньги будут возвращены по приемлемому курсу. Однако неустойчивый характер подобных мероприятий не позволяет делать общие выводы относительно Советской России. Ведь почти каждый может сказать о конкретной стране и истину, и ложь одновременно – в этом причина того, что дружески, равно как и враждебно, настроенный критик с самыми добрыми намерениями излагает совершенно противоположные суждения об одних и тех же вещах.
Не меньшие трудности в оценке степени эффективности экономической системы связаны с тяжелыми материальными условиями, унаследованными от прошлых лет. Они могли бы жестоко потрясти экономику любой страны. За материальными потерями и дезорганизацией «великой войны» последовали гражданские войны, отлучение от остального мира, несколько лет плохого урожая, что отчасти явилось результатом никудышной организации, а отчасти – неблагоприятного стечения обстоятельств. Тем не менее советские экспериментаторы, думается, не без оснований утверждают, что по меньшей мере после пяти лет мира и хорошей погоды можно будет говорить о конечных результатах.
* * *
Если же попытаться делать обобщение исходя из нынешнего положения вещей, то оно сведется к следующему: даже при низком уровне эффективности система все же функционирует устойчиво. Я пришел к подобной оценке, основываясь на некоторых фактах. Сегодняшняя Россия – страна со 140-миллионным населением, шесть седьмых которого заняты в сельском хозяйстве и живут в деревнях, а одна седьмая – горожане, работающие в промышленности. Городское и промышленное население, которое, как видится стороннему наблюдателю, не обеспечивает само себя, живет, надо сказать, по более высоким стандартам, чем это позволяет производительность их труда. Избыточные расходы города покрываются за счет эксплуатации крестьянства, допустимой только потому, что горожане составляют численное меньшинство населения страны. Тем самым коммунистическое правительство способно задобрить (говоря условно) пролетариат, о котором оно проявляет особую заботу, эксплуатируя крестьянство. В то же время крестьяне, несмотря на подобную эксплуатацию, вовсе не желают менять правительство, давшее им землю. Устанавливается определенное равновесие как в экономической, так и в политической сфере, что развязывает руки советскому правительству в его попытке осуществить серьезную экономическую реорганизацию.
Официальные методы эксплуатации крестьян заключаются не столько в налогообложении, хотя налоги на землю составляют важную часть бюджетных поступлений, сколько в политике цен. Монополия над импортом и экспортом, фактический контроль над промышленной продукцией позволяют властям поддерживать цены на уровне, крайне неблагоприятном для крестьянства. У него закупают зерно по ценам, гораздо более низким по сравнению с мировыми, а продают крестьянам текстиль и другие промышленные товары по заметно более высоким ценам; разница между ними составляет фонд, из которого можно обеспечить сверхвысокие цены, равно как и покрыть общие издержки неэффективного производства и распределения. Монополия на внешнюю и внутреннюю торговлю, позволяя удерживать разрыв между уровнями цен на внешнем и внутреннем рынках, может использоваться таким образом, чтобы поддерживать паритет в обмене на иностранную валюту вопреки падению покупательной силы денег. Реальная ценность рубля внутри России, по общему признанию, намного ниже его международной стоимости, измеряемой валютным курсом.
Подобный механизм, эффективный в краткосрочной перспективе и, видимо, неизбежный в дальнейшем, порождает два фактора, гибельные своей неэффективностью. Низкие цены на сельскохозяйственную продукцию по сравнению с промышленной – серьезный ограничитель ее продуктивности, а ведь она составляет реальное богатство страны. Чрезвычайно важно для Советского правительства занять твердые финансовые позиции, оказаться в состоянии оплатить более реалистичные цены крестьянской продукции, что, конечно же, послужит стимулом повышения производительности сельского труда.
* * *
В то же время задабривание городских пролетариев, реальные доходы которых почти вдвое выше, чем у крестьян, и, как говорят, во всех отношениях достигли 80 % довоенного уровня, делает жизнь в городе куда притягательнее деревенской. Стимулы для миграции из деревни в город намного превышают возможности промышленности – с ее расстроенным оборудованием и дефицитом оборотного капитала – принять рабочее пополнение. И ничто не смогло бы остановить миграцию, если бы не трудности с жильем и ограниченные возможности трудоустройства в городах. Крестьянин, прибывающий в Москву, уведомляется уже на вокзале, что он не сможет найти ни работы, ни жилья. Однако подобные препятствия возымеют действие лишь после того, как города станут перенаселенными и безработица достигнет невиданного уровня. За два года она ужесточилась и возросла: не заняты, по моим расчетам, от 20 до 25 % всех промышленных рабочих России, т. е. 1,5 млн человек из общего числа 6 млн. Далеко не все получают от своих предприятий пособие по безработице; оно составляет около трети их обычной зарплаты и приближается к трудовым доходам беднейших слоев крестьянства. В результате постоянно растущая армия безработных ложится тяжким бременем на финансовые ресурсы государства. Все это побуждает усваивать уроки буржуазной экономики, в равной степени применимые и к коммунистическому государству, а именно: спад производства отрицательно сказывается на уровне относительных цен или на нормальном уровне относительной зарплаты, в результате чего одни профессии и сферы деятельности становятся чрезвычайно притягательными, а другие – нет. Но подобные факты учат нас еще и тому, что одни и те же неурядицы могут возникать в совершенно различных условиях и зависеть от самых разных причин. Поэтому русская проблема недействующего механизма относительных цен и относительной зарплаты отчасти присуща и нам.
