— Целуй же меня, целуй! — торопилась блондинка, у ней, видимо, кончался обед и надо было спешить на работу. И Галкин решился. Вытянув губы, как теленок, ткнулся блондинке в щеку, потом в губы. Очки полезли на лоб, и блондинка вскочила, толкнув Галкина.
— Ты кто такой? — растерянно спросила она, краснея.
— Будто не знаешь! — ухмыльнулся Галкин, собирая листки отчетности. — С завода. По снабжению…
— По снабжению? — не понимала девица.
— Дефицит, — загадочно пояснил Галкин, — с базы…
Он намекал на свои возможности, но блондинка и не думала восторгаться.
— Хам, быдло! — запищала она ядовито, запихиваясь в халатик и досадуя на свою оплошность. — Шпана! — она старалась отплатить нахалу за растерянность и унижение.
— Умная, да? — глупо вопрошал Галкин, отойдя подальше и показав язык. Он был задет за живое. Обидно, что ждали не его, целовались тоже, выходит, не с ним. А чем он хуже? Надо еще поглядеть… Но блондинка не стала ждать, ушла не оглядываясь, и можно было лишь гадать, по ком она тосковала и почему Галкин для нее не пара.
«Лысый, поди, и с брюшком! — злорадно думал Галкин. — Начальничек…» Воображение рисовало что-то нелепое, в трусах и майке, с портфелем в руке, и Галкин потихоньку развеселился, забыв обиды. Все продается и покупается, не раз он слышал от бывалых людей, тем более поцелуи. Похоже, что блондинка котировалась высоко, цену себе знала, не продешевит. «Начальника подавай…» А коли так, то Галкин словно бы походя взял с прилавка на базаре яблоко послаще, надкусил и обратно положил, запретный плод. Платить он не собирался, да никто и не требовал платы. Блондинка придет в себя и платочком, смочив в воде, протрет губы, щеки, брезгливо морщась и гоня воспоминания о Галкине. А он все помнит, получил, что хотел, даром, и холодок на губах от ее щек будет при нем. А все же жаль, что ждала она не его. Галкин уже не раз убеждался, что не поспевает в чем-то за жизнью. Когда-нибудь и он станет начальником. Но вот будет ли такая блондинка на его пути…
Заводская ограда словно городская черта, делила мир надвое. С полей тянуло свежестью. Пели жаворонки. А за оградой встали дымы. То было перемирие. С какой стороны дунет. Дым и гарь набирались силой, тяжелели, клубились, готовые покатиться в поля и перелески. Но горизонт был так далек, а ширь без края, что Галкин не мог бы поручиться, на чьей-то стороне сила. Оттого так беззаботен жаворонок над головой и не боится ни труб, ни заборов.
Как всякому истому горожанину березняк на конце поля казался полон тайн, чудес. Грибные пласты, заросли вишняка и малины, разнотравье, ковровая пестрота цветов. Из травы Галкин твердо различал полынь, в остальном путался, цветы выделяя те, которые пышней, и обожал нехоженые уголки. Со страстью первооткрывателя продирался сквозь кустарник, скакал по кочкам высохших болотцев…
Поле за глухим заводским забором вдали от жилых кварталов и трамвайных маршрутов казалось забытым и диким. Березняк и вовсе первозданным. Надо поглядеть. Галкин вооружился стальным прутком от подзаборной арматуры и двинул наискосок к лесу.
Он вляпался в коровий блин и долго тряс ногой, стараясь освободиться, шаркал подошвой и боковиной о траву, общипанную коровами. Выпас его не устраивал. Зато лес…
Гладкоствольные осины, березы по три штуки от одного корня. Галкин ткнулся под сень листов и запутался в бунте колючей проволоки, дернулся, рискуя разорвать штанину. То было пострашней паучьих тенет. Кучи мусора завершали каждую колею или тропинку. Черные кострища, бутылки, банки, окурки. Стволы у берез ободраны, наверное берестой разжигали. Где-то выстроили дом, сюда свезли битый кирпич, обломки досок, шифера, стеклобой. Лес курчавился и зеленел лишь издали. Галкин обманулся второй раз на дню. Он опаздывал, опаздывал все безнадежней. Казалось, кто-то расторопный и наглый, имевший случай родиться раньше, ломает, крушит впереди, гадит и на долю Галкина не осталось ничего чистого. Продажные невесты, жуткий лес…
Занятый мыслями о своей невезучести, глупой доверчивости, о бланках строгой отчетности, которые на самом деле, скорей всего, туфта, иначе Здоровилло сам прискакал бы за реагентом с градусами, Галкин вышел из леса и уткнулся в какую-то стену. Поднял голову и замер. Полнеба заслонила гора. Она торчала посреди степи, без всякого перехода, сыпучие склоны круты, почти отвесны, а гребень наверху венчался острыми зубцами, проткнувшими вечные снега и льды. Удушливый газ стелился по склону, гора казалась горячей и походила на вулкан, заряженный лавой…
«Что это?» — спросить было не у кого. Галкину не приходилось бывать в горах, и масштаб нагромождения его поразил. Рискуя сломать ноги, полез наверх. О горячих гейзерах он был наслышан в школе, но не думал, что совсем рядом есть нечто подобное. Можно потрогать руками горячие камни. Жаль, что рядом никого нет, с кем можно поделиться восторгом…
На половине склона он разглядел, что на вершине вовсе не снег, глупо думать о вечных ледниках в степи. Белый песок, схожий с известкой. Гребень тоже эрзац, ловко сработанный из шпал, рельсов, бетонных свай и плит.
«Кино!» — Галкин провел ладошкой по волосам, шершавым от песка, на зубах скрипело. Брюки выгорели на глазах, на сорочку легли разводы коричневого цвета. Можно было спускаться. Он обманулся. «Лопух! Дуся!» — ругал себя Галкин. Но спускаться не спешил. Ему было в общем-то неплохо. Отвал, словно сказочный дракон, перешагнул заводскую ограду и навис, расставив костистые лапы, над крышами ближних домишек, покинутых жителями. Чудовище проломило кровли, высадило окна. Телеграфные столбы казались рядом с ним былинками, обреченно клонились, готовые лечь вместе с проводами, отвал подползал к ним своими горячими откосами, а главный удар направлял на автомобильные гаражи. Строения тоже были пусты, и как-то странно, дико было думать, что они оставлены на произвол судьбы. Отвал завтра учинит погром, обрушит крыши, сорвет с петель ворота, сомнет стальные баки из-под солярки, остовы грузовиков, быть может, памятные кому-то…
Отвал разбойничал на картофельном поле, крушил березняк, осталось метров двести-триста до реки и рано или поздно поселок тоже будет обречен, если отвал не остановят или не развернут в сторону.
Прыгая с камня на камень, Галкин разглядывал зеркальные их изломы, черно-смолистого цвета. Наверное, они были искусственные, испеченные в гигантских печах с неимоверной температурой огня. Наваждение богатырской высоты и мощи завораживало, казалось, еще шаг, два — и откроется что-то таинственное, мрачное.
Галкин скакал по плитам и камням наверху, заглядывал вниз, и сам того не сознавая, искал приметы обратной работы, экскаватор, грузовички, работяг, разбиравших завал. Добро еще могло послужить…
Но нет, желающих не видать, никто не рисковал встать на пути отвала. Лишь по колее из литейки прикатил маневровый тепловозик с вагонетками и опрокинул ковши: раскаленные языки шлака протянулись к ногам, пахнуло жаром с новой силой, серой, клуб черного дыма поплыл в воздухе…
* * *
Товарную базу Галкин нашел по частоколу громоотводов и осветительных мачт. Прошелся вдоль забора из бетонных панелей — конца ему не было. У ворот скучал охранник, седой, но крепкий, с огнестрельным оружием, в петлицах и форменной фуражке. Над ним трепыхался плакат: «Снабжению — ритм и надежность!»
— Тебе чего, парень?
Галкин вытащил наряды-заказы, немного красуясь, дескать, не за олифой пришел или за шифером с кирпичом:
— Мне робота в слесарку! Пропусти, некогда…
— Всем некогда, — остановил охранник, — сначала иди в контору и выправь пропуск. У нас теперь строго. Чуть что, директору по шапке! Пятый за два года… Во как! Однако ты припоздал, паря, на сегодня пропуска все выданы, отоваривают людей на складе. Завтра приходи в контору, да пораньше…
Галкин напирал, не отвечая, будто его робот ждет и тоскует и до завтра не доживет. Охранник осердился и тоже нажал, выпер чумазого нахала к обочине, в крапиву. Встал в воротах так, что сдвинуть его мог только тепловоз двойной тяги.
Если бы у робота были ноги, он слез бы со стеллажа, спрыгнул с вагона, выбрался из кучи и сам пришел бы к потребителю в лице Галкина, согласно наряду-заказу и выделенному фонду. Галкину мечталось, что так оно когда-нибудь и будет. Но это мало что изменило бы в вяло текущем и ненадежном потоке снабжения.
Зная это, любой снабженец, толкач поопытней Галкина легко прошел бы на базу в любое время суток, сказав, что пришел за неликвидом, разбирать завал. Охранник был бы рад, на это ему даны были указания от дирекции: за неликвидом пропускать всякого и с пустыми руками не выпускать. База затоварилась. На языке снабженцев это называлось — невыборкой товара. Если бы у неликвида был язык, он поведал бы, сколько труда и денег омертвлено в нем и каким тяжелым камнем висит он на шее экономики. Но неликвид молчал, и Галкин о нем даже не догадывался. Он требовал робота, из которых пока что завала не образовалось, он числился в дефиците и пользовался повышенным спросом.
