Им повезло: сразу за поворотом скалы они обнаружили неохраняемую стоянку лодок. В одной из них нашлись даже вода и еда, о которых Эмили не подумала.
Обычно туземцы брали в дальнее плаванье хорошо закупоренные сосуды из кокосовых орехов и бамбуковых стволов, а также сушенных моллюсков и печеные плоды хлебного дерева. Они даже умудрялись разводить в лодке огонь, используя подстилку из песка!
— Будь острожен, — сказала девушка.
— Разве ты хочешь расстаться со мной, Эмалаи? — спросил Атеа, впервые назвав ее по имени, и протянул руку.
Эмили не хотела этого, потому вложила пальцы в его ладонь, шагнула в лодку, и Атеа легко оттолкнул ее от берега.
Девушка опустилась на дно суденышка. Она не вполне отдавала себе отчет в том, что делает. Ей казалось, что этот отрезок ее жизни, события этой ночи никак не связаны с предыдущими.
Лодка быстро скользила по волнам. От воды, отражавшей свет луны, исходило призрачное сияние.
Контраст наполненного прохладным соленым воздухом безбрежного темного пространства и сверкающего бесчисленными звездами неба казался волшебным. Создавалось впечатление, будто два несовместимых, бесконечно удаленных друг от друга мира спаялись в нечто единое.
Путешествие проходило в молчании. Эмили заговорила лишь тогда, когда во тьме проступили размытые контуры Хива-Оа.
— Моана сказала, что, попав в плен, ты утратил ману, что ты больше не арики и на твоем острове будет править совет племени!
— Когда я вернусь на Хива-Оа, никто не посмеет оспаривать мою власть. Моя мана — это моя душа. Разве я изменился?
Эмили хотелось сказать, что она слишком плохо знает, его, потому ей трудно судить, что он потерял, а что приобрел, но вместо этого она спросила:
— Почему ты отказался от свадьбы? Моана была очень несчастна.
— Отказался, потому что передумал. Такие ошибки как раз и влияют на ману. На самом деле нас с Моаной ничто не связывает. Не все то, что считается подходящим, является истинным.
— Она жаловалась, что теперь никто не захочет взять ее в жены.
— Глядя на Моану, ты можешь в это поверить?
Эмили вздохнула. Она вглядывалась вдаль, туда, где шелестели опахала пальм и бурлили прибрежные волны.
— Что я буду делать на твоем острове?
— Ничего. Я намерен плыть на Нуку-Хива.
Вцепившись в борт лодки, Эмили поднялась на ноги. Судно качнулось, но Атеа остался неподвижным. Волнистые волосы обрамляли четкий овал его лица, на котором играли блики лунного света. Облик молодого вождя был полон таинственности и дикой силы. Эмили была уверена, что в том мире, где она привыкла жить, такое уже не встретишь.
— На Нуку-Хива! Зачем?!
— Потому что там есть священник, и мы можем пожениться согласно твоим обычаям.
Эмили потеряла дар речи, между тем Атеа продолжил:
— То, что я тогда сказал, не было шуткой. Я сразу понял, что ты станешь моей женой.
С внезапной ясностью ей открылось то, что она ощущала уже давно. Она влюбилась в Атеа с первого взгляда, его мана взяла ее в плен и затуманила разум. И все же то, что он говорил, казалось немыслимым.
Охваченная смятением, Эмили едва нашлась, что ответить:
— Ты не можешь жениться на мне, ведь по вашим понятиям я простая женщина!
— Ты белая женщина, а это все меняет. И потом если я скажу, что ты знатного рода, мне не смогут не поверить.
Положив весла, он взял девушку за руки. Ладони Атеа были удивительно теплыми, в их прикосновении ощущалась надежность, в его глазах виднелся настойчивый блеск. Эмили не могла поверить, что ее робкие, трогательные, безнадежные мечты воплощаются в реальность с диковинной силой, сносящей и сметающей все на своем пути.
— Ты будешь моей, Эмалаи!
Она смутилась.
— Атеа! У нас это происходит не так. Сначала ты должен спросить моего согласия.
Он с готовностью кивнул.
— Ты хочешь стать моей женой?
Эмили печально улыбнулась.
— Даже если и да, то, по-моему, это невозможно. Мы из разных миров, ты не признаешь нашей веры.
— Я могу притвориться, — невозмутимо промолвил Атеа.
— Нехорошо обманывать тех, кто вещает от имени Господа!
— Гораздо хуже обманывать самих себя.
Они плыли всю ночь. Утро встретило их приятной прохладой, а день — печным жаром. Эмили подумала, что без зонта и шляпки ей грозят солнечные ожоги. Да и воды было не так уж много. Палящее солнце сделало ее вялой, и она не могла думать даже об отце, который наверняка сходил с ума от тревоги.
Эмили легла на дно лодки и, не отрываясь, смотрела на темный силуэт Атеа, четко выделявшийся на фоне залитого ослепительным светом пространства. Всецело положившись на волю судьбы, она не спрашивала, ни сколько времени им еще плыть, ни каким он видит их будущее.
Между тем, обнаружив исчезновение дочери, Рене впал в панику. Он сразу догадался, что это Эмили освободила Атеа, и был уверен в том, что полинезиец силой увез девушку с собой. Он бросился к Лоа, который был мрачнее тучи: нарушение табу вело к жестокой каре и к большой беде.
Вождь на-ики наотрез отказался дать Рене людей, которые сопроводили бы его на Хива-Оа, и француз пребывал в полнейшем отчаянии.
Он явился в хижину Моаны, чтобы забрать вещи Эмили. Туземка молча наблюдала за тем, как Рене шарит в сундучке дрожащими руками и бормочет, что ему во что бы то ни стало надо попасть на Хива-Оа.
— Не туда, — вдруг произнесла девушка, — на Нуку-Хива.
Рене обернулся.
— Почему?
— Тебе не вызволить Эмалаи без помощи белых людей. Если Атеа решил взять твою дочь себе, просто так он ее не отпустит.
— Как я доберусь до Нуку-Хива, если Лоа отказывается дать мне сопровождающих даже до Хива-Оа!
Сделав шаг вперед, Моана коснулась его плеча.
— Я поплыву с тобой.
— Ты женщина! Тебе не провести судно через волны и рифы!
— На самом деле я многое умею, — веско произнесла Моана. — Но я возьму с собой одного из младших братьев. Он не откажется мне помочь.
— А как же Лоа? Ты отправишься на Нуку-Хива без его разрешения?
— На сей раз я намерена сама решать свою судьбу.
Рене по-прежнему сокрушенно качал головой. Внезапно ему в руки попался дневник, который Эмили собиралась вести в Полинезии, и он с надеждой открыл его. Когда взгляд Рене натолкнулся на девственно-чистые страницы, он понял, что совершенно не знает свою дочь.
Украшенный французским флагом Нуку-Хива был самым большим из ближайших островов — двадцать миль в длину и столько же в ширину, — имеющим три удобные гавани. Лучшая из них носила название Танохое: в редкий день там покачивалось менее шести кораблей.
