Витя был даже не самым старым из всех них, как не был самым старым и Николай Ляхин. Он не был самым агрессивным или просто хищным, хотя в стаях именно такие обычно и становятся вожаками. Но они не были стаей — они были именно группой, объединенной общими интересами в жизни. Не всеми, конечно: интересы у всех были разными, просто они перекрывались какой-то частью, как сложносочиненные окружности в венновских диаграммах. Маша, например, была старшекурсницей истфака, а в свободное время уходила с поисковыми отрядами в самые глухие углы Карелии и Псковщины — копать ржавое железо последней большой войны. При всем этом она была не «своим парнем», стриженным «под мальчика», а совершенно нормальной веселой девчонкой со всеми причитающимися ей по возрасту плюсами, то есть с коллекцией мягких игрушек на спинке дивана и фигурой, заставившей бы удавиться от обиды половину моделей знаменитого художника Бориса Валлехо. То, что она любила выкопанные из речного ила старые танки, лихую атаку уступом на отстреливающуюся с деревянной вышки в центре пейнтбольной площадки снайперскую пару и рукопашку в полный контакт, не портило ее совершенно.
Имеющий рост в 190 сантиметров Леша Тихомиров, обычно именуемый просто Тихим, был еще интереснее. Он совершенно боготворил домашнюю электронику и электрику: причем не какие-нибудь компьютеры или системы увлажнения воздуха, а бытовуху, вроде электроплит или тостеров. Ни почему так вышло, ни зачем ему это нужно, никто особо не понимал, но посмеивались над Лешей исключительно по-доброму. А если кому-то требовалось купить холодильник, то отлично знали, у кого спросить совета в отношении выбора. Как ни странно, Леша был не слесарем, а почему-то ветеринаром. Бывает. Не имеющая никакого прозвища Лена Карпат была старше большинства остальных членов группы. Профессиональный фармаколог и мать очаровательного белокурого чуда с голубыми глазищами размером с чайную чашку, она отличалась мягкой улыбкой и хладнокровием, которое вызывало у Николая тщательно маскируемую оторопь. Лена любила упражнения продвинутых комплексов сувари-ваза, бросковые техники классического самбо, ножевые рандори[2] и мужа — осевшего в Питере дальневосточника, смотрящего на все занятия своей верной боевой подруги с уважительным и философским спокойствием. Николай и сам любил многое из всего этого: или даже не любил, а принимал, как часть себя самого, — как часть того, что считал нормальным. Кто-то из их шестерки неровно дышал к лыжным гонкам на 30–40 километров: но таких было всего трое — Витя, например, был южанином, и в его родных краях на лыжах не ходили. Кто-то обожал плавание, вызывающее у Николая разве что тоску. Траншейный стенд любили почти все. Пиво и шашлыки — все без исключения. Нормально, в общем… Таких людей в России было три четверти городского населения.
Полтора-два года назад группа называлась еще не «Юрк», да и не была она еще настоящей группой. Так, просто компания общающихся чуть теснее обычного людей, чем-то привлеченных один к другому. Кто-то приходил, кто-то исчезал сначала на месяц, а потом навсегда. Маша пристала к ним из угасающей тусовки «Сорокоманов» — друзей по анонимной сперва переписке через газету бесплатных объявлений, узнающих друг друга в метро по круглым значкам с цифрами «801». Ее друг, имя которого не помнил уже никто, давно исчез, а она осталась, потому что в этой компании ей было все так же интересно. Они встречались примерно раз в две недели — где-нибудь у Львовских ворот на Петропавловке, у новых фонтанов на Московской, еще где-то. Витя пытался их как-то сплотить, повести за собой на самбо, на стрельбище в Сосновку, но тогда это мало кому нравилось. Поэтому, наверное, в их компании люди и менялись так часто. А потом убили Юру.
Юрка Медведев был совершенно нормальным молодым человеком — таким же, как все они. В 2007-м он окончил «Корабелку» и работал на Адмиралтейских верфях, с перерывами на «вынужденные отпуска» гнавших заказы для индийского и китайского флотов. У него был первый разряд по самбо, второй по спортивному дзюдо, и еще он любил танцевать и читать современную отечественную литературу направления «фэнтези»: чтобы у каждого по двуручному мечу и в небе разноцветные драконы косяками. 14 января 2009 года он возвращался с сестрой и устоявшейся подругой с затянувшейся на всю ночь гулянки по случаю встречи «Старого Нового года». Где-то в четырех сотнях метров от отпирающей двери станции метро «Улица Дыбенко» их остановили трое. Выпей Юра хотя бы чуть-чуть больше, и он, возможно, остался бы в живых. Скорее всего, нападавшие сломали бы ему пару ребер, отняли бы то, что им требовалось, и оставили в покое. Возможно, девушек даже не стали бы насиловать. Так, полапали бы, может, а то и просто попугали. Во всяком случае, именно эта версия звучала потом в суде. Но на улице был мороз, уже успевший выветрить из него часть алкоголя, а Юра был крепким 28-летним парнем, отслужившим в свое время два года в войсках ПВО: полбутылки шампанского и немного водки в самом начале вечера не значили для него много. В своей реакции и подготовке он не то чтобы был слишком уверен, — просто за спиной стояли приросшие к земле девчонки. А то, что, забрав деньги, мобильники и куртки, их в результате не тронут, гарантировать он сам себе не мог никак… Юра был единственным в тройке ранних прохожих парнем и при этом имел средний рост и не слишком заметную мускулатуру. Так что когда он посмел спокойным голосом послать троих вооруженных ножами крепких ребят по известному адресу, это привело тех в демонстративное изумление. Они даже выразили свою печаль вслух — и это тоже прозвучало потом на том позорище, которое назвали судом. «Придется поучить». Убивать его они, наверное, и в самом деле не хотели, зачем? «Просто поучить. Он сам виноват».
В какой-то мере, даже если учитывать по совокупности все, произошедшее после, Юре все равно повезло. Трое с ножами на одного безоружного — это почти всегда заканчивается одинаково. Николай прекрасно знал, что сам он в такой ситуации скорее всего был бы изрезан в лоскуты через минуту, как и любой другой. Первый разряд не играет против трех ножей, если их держат люди, имеющие хотя бы малый опыт практической уличной драки и настоящего ножевого боя. Но Юре повезло — ему выпал какой-то долго дожидающийся его шанс, и он отбился. Когда через несколько минут от «Дыбенко» на хоровой с переливами вой и визг обеих его несущихся туда на всех парах девиц примчался дежурный милиционер, — на утоптанном в зеркало снежно-ледяном пятачке все уже закончилось. Два мертвых тела лежали прямо посередине тротуара, крест-накрест один на другом, — а из двоих вцепившихся один в другого раненых сидящим сверху был Юра.
Самой большой ошибкой Юры стало то, что он не добил раненого, когда имел для этого возможность. Свидетелей не было, как не было их в течение всего боя. А значит, у него имелось время, — до момента, пока не появился размахивающий для баланса автоматом милиционер из метро. Но делать этого он не стал, и два трупа с одним официально задержанным им и «сданным родным органам» раненым нападавшим обошлись Юре гораздо тяжелее, чем три. Будь убитых трое, и слитный хор обеих девиц, полностью согласующийся с его собственным рассказом, дал бы суду возможность «учесть обстоятельства», кинув ему сколько-то там лет условно. Но одетый в хороший костюм, даже 4 месяца спустя демонстративно держащий обе руки на марлевых перевязях двадцатилетний «пострадавший» утопил на суде и Юру, и его девушек, как Герасим обклеенную лейкопластырем в три слоя Му-Му. Будь нападавшие русскими или какими-нибудь белорусами, все могло бы еще обойтись не так плохо, но они были кавказцами — и это оказалось решающим. Страна изо всех сил боролась с проявлениями «русского фашизма», и рассказ бедного парня о том, как русский здоровяк, столкнувшись с его другом плечами на скользкой тропинке, начал хамить, обозвав того «вонючей чуркой», был встречен с полным пониманием и сочувствием. «Мы ему говорим: „Ты чего хамишь?“, — а он на нас матом! Нас трое было, мы его отучить ругаться захотели — а он ножом…»
Попытки Юркиных сестры и девчонки буквально кричать о том, что все было не так, что Юра сумел выбить нож у первого из нападавших, поймав того на самбистский прием, что крики «Мы сейчас тебя прирежем, русский ублюдок, а потом твоих блядей выпотрошим!» звучали громче, чем отчаянный мат, которым «обвиняемый Медведев» пытался отвлечь внимание обрадовавшейся развлечению тройки от них, убегающих, — все эти слова не значили ничего. Программа по борьбе с проявлениями расизма, нетерпимыми в такой многонациональной стране, как Россия, проводилась правительством твердо и однонаправлены. «Ну он же иначе рассказывает! — с жалостью сказала судья, указывая черным от заново переживаемого ужаса девушкам на до сих пор бледного азербайджанца. — И хочу напомнить, что вы обе предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний…»
