«Чего там Павлушка возится?» — проворчал Колесников, скусывая нитку. «Да уж…» — буркнул Ганецкий. Порик промолчал. Павлушке в самом деле пора было возвращаться.
Его так и звали в отряде — Павлушка, семнадцатилетнего круглолицего паренька звали ласково, немного снисходительно, потому что был он мал, суетлив слегка, добр, услужлив- эдакий ладный теленочек. Ночью он принял бой впервые, до этого на операции его не брали. Немцев он на заданном маршруте вряд ли встретит, а встретит, обыщут, дадут по шее, отпустят. Придет, куда ему деться, задержался…
Ганецкого Порик знал плохо: вывели его из Били-монтиньского лагеря совсем недавно. А Колесникова Порик любил. Они дружили: два Василия, одногодки, оба из-под Винницы. В отряд вступил Колесников в числе первых, своего отделения не имел потому, что числился заместителем Порика, да и на самом деле не раз его замещал. Дружба у них была не назойливая, но так как-то получалось, что в бою Вася Колесников оказывался где-нибудь неподалеку от Васи Порика.
Порик вдруг улыбается. Ганецкий вопросительно вскидывает голову. Порик объясняет: а ведь они трое дорого стоят. За выдачу рядового партизана немцы предлагают 5000 марок, а за Порика — 20 тысяч. Всего, значит, 30 000 — даже без Павлушки. А если считать весь отряд, то и миллион наберется. В копеечку обходятся они Третьему рейху, в копеечку!
Трое, посмеиваясь, вспоминают приказы военных комендатур. Стоимость их голов росла из месяца в месяц. Летел под откос состав с танками — немцы накидывали по тысяче за голову. Рушился мост — новый приказ опять набавлял цену. Заочная распродажа партизанских голов не выходила, правда, за рамки приказов: французы наших не выдавали.
Прошел еще час. Они уже не смеялись, они кончили шитье и сидели молча, напряженно вслушиваясь. Павлуши не было; где-то за стенами домика копилась беда: теперь они уже чувствовали ее.
Стукнула дверь, голос хозяйки окликнул их, и Порик опустил автомат. Женщина волновалась: в очереди она слышала, что ночью был налет на бомонский лагерь, и весь район набит войсками: ищут партизан. Она и сама видела: кругом патрули, ходят по домам, останавливают на улицах…
Так… Павлушка нарвался на патруль… Ну и что же? Его не должны были задержать! Может, просто боится вернуться? Боится «привести хвост»? Тогда Павлушку не дождаться…
— Выпейте горяченького! — Хозяйка ставит на стол три чашечки эрзац-кофе и кладет три тоненьких ломтика хлеба, намазанных маргарином.
Они благодарно улыбаются ей: очень хочется есть. Уже почему-то торопясь, они жадно пьют кофе, быстро и взглядывая друг на друга. Беда приближается, беда бродит вокруг…
И тут Порик догадывается: пистолет! Кому он отдал пистолет? Трое понимающе замирают. Порик зло кусает губы. Сам виноват! Почему не проверил? Мальчишка из молодечества не оставил, уходя, пистолет, взял с собой. Ох, дурень, дурень! Конечно: его обыскали, нашли пистолет…
— Собираться!
Они лихорадочно натягивают куртки. Обкусанные ломтики хлеба валяются на столе. Хозяйка, прижав руки к груди, большущими глазами наблюдает за ними. И вдруг она вскрикивает, закрывая ладонью рот. И сейчас же они тоже услышали: гудят моторы.
…С чердака было видно, как быстрая цепь немцев обтекает квартал. Из переулка выскакивали грузовик за грузовиком, из кузовов высыпали солдаты и бежали в цепь, стиснувшую квартал. По переулку к дому шло человек двадцать немцев, двое волокли под руки Павлушку. Лицо у Павлушки было окровавленное, опухшее, ноги заплетались.
— Вот, ребята, — сказал Порик. Три побледневших лица сблизились перед окном чердака. Потом все трое отпрянули. И, не теряя ни мгновения, Порик скомандовал: — К бою!
Хозяйку он сам вывел за дверь; ноги ее не ходили. «Беги, — повторил Василий, — беги, успеешь». Подтолкнул в спину, она закивала-закивала простоволосой головой и засеменила, побежала, помчалась к задней калитке.
Один автомат — два диска; один пистолет — 15 патронов — это все. Ганецкому Порик велел лечь на пол: «Сменишь, если что». «Если — что?» — спросил Ганецкий и сразу же понял, кивнул. Колесников с пистолетом стал у кухонного окна, Порик с автоматом — у комнатного.
Через двадцать лет, весной 1964 года, старый дрокурский шахтер Август вспоминал: «Никто в нашей округе не забыл этот день и никогда его не забудет». Ревели моторы автомашин. Порик — здесь, он окружен, его приказано взять живым, в крайнем случае — мертвым, но обязательно взять, грозного, трижды опасного Порика, взять или убить во что бы то ни стало и сколько бы партизан с ним ни было. Этот мальчишка говорит, что там только трое, — врет, конечно, не могут три человека столько времени защищаться против роты солдат, да, против роты.
А их не трое, их фактически двое, потому что Ганецкий уже дважды ранен и не может заменить, «если что». Их двое, двое Василиев, они перебегают от окна к окну, мечутся по маленькому шахтерскому дому, стреляя из всех четырех окон. Оба хорошие стрелки, а дворик так мал, палисадник так низок, и немцы лезут так плотно, что оба почти каждым выстрелом попадают в цель.
Здесь — Порик, берите его живым или мертвым, но не за марки, его голова неоценима во франках не в 20 000 и не в 200 000, его голова стоит столько фашистов, сколько он сможет убить шестьюдесятью четырьмя автоматными пулями, а он хороший стрелок, а дворик узок, а фашисты бегут кучно: не надо и прицеливаться… Вас четыреста, а он скоро останется один, с минуты на минуту останется один; Вася Колесников уже держит пистолет левой рукой, правая перебита, Вася Колесников стреляет, нелепо закинувшись туловищем в сторону, ибо ему трудно сохранить равновесие, пол уплывает из-под ног, Вася Колесников ранен в плечо, в голову, в грудь, и все-таки еще стреляет в кухонное окно, надежный солдат и надежный друг Васи Порика. Потом Колесников кричит: «Вася!» — Порик оглядывается, видит лежащего без сознания Ганецкого, видит прислонившегося к стене Колесникова, и Колесников машет ему левой рукой с пистолетом, и кричит: «Прощай, Вася!» — и стреляет себе в висок последней из пятнадцати пуль. И Порик тоже кричит что-то такое неразборчивое, кричит — и стреляет, кричит — и стреляет, ему и повернуться некогда еще раз, некогда, опять немцы лезут через палисадник, надо стрелять, благо что руки крепки, хотя и сидит уже пуля в плече, жжет в плече, и кровь натекает на приклад автомата.
И вдруг — тишина. То есть тишины нет, стреляют со всех сторон, но под ухом у него тишина, не стучит автомат, не дрожит у плеча приклад: второй диск кончился. И пока он, оторопев, сколько-то секунд старается собраться с мыслями, как по сигналу, подымаются торсы врагов над палисадником, как по сигналу, спрыгивают солдаты на землю, и бегут — справа, слева, спереди, сзади, — бегут к дому.
Он высоко подымает над головой автомат, разбивает его о подоконник, швыряет обломки в подбегающих солдат и выскакивает из домика. У самой двери он сталкивается с двумя солдатами, он просто расшвыривает их, дико выкрикивая нечто с перекошенным лицом, сбивает их с ног. «Ура!» — кричит он, ревет, громко ревет «Ура!», задвигает за собой дверь на щеколду и стоит в полутьме, оглядываясь. Он не рассуждает, он полон ярости и гнева, он не хочет сдаваться, он готов рвать зубами, ногтями, грызть, кусаться, но не сдаваться.
А в дверь ломятся. Василий, скользя, взбирается узкой лестницей на чердак, выглядывает в окно. Его видят снизу, и тоже яростно кричат снизу, тоже полные ненависти к живучему, неуничтожимому врагу, кричат с земли немцы. И сапоги их грохочут по лестнице. Вася нагибается, на полу чердака кстати стоит ящик с пустыми бутылками. Вася сильно кидает бутылку, вторую, третью вниз по лестнице, кто-то падает на лестнице, а Порик выдавливает раму и вылезает на крышу.
В полный рост стоит Порик на крыше, и недолго они смотрят друг на друга: Порик, крича и кидая вниз черепицу из-под ног, и десятка два солдат во дворе, вскидывающих автоматы. Порик прыгает на скат, рядом — соседняя крыша, он перепрыгивает на нее, за ней — другая крыша… Если бы уйти по крышам! Но — поздно: длинно-длинно снизу строчит пулемет, Порик пошатывается, пулемет прошивает ноги, подгибаются ноги Порика, и он падает с крыши на мостовую.
Он приподымается на локтях, все еще живой, он смотрит, как много ног в сапогах, много пыльных сапог приближаются к нему, он хрипит какие-то слова им навстречу — и падает на землю.
Глава четвертая
«ГВОЗДИ БЫ ДЕЛАТЬ ИЗ ЭТИХ ЛЮДЕЙ…»
Он у нас заговорит!
Грузовик с грохотом ворвался во двор тюремного госпиталя Сент-Катерин. Из сопровождавших машин высыпали эсэсовцы. Автоматы к животу, короткая команда. Несколько десятков здоровых, вооруженных мужчин напряженно следят, как из кузова грузовика переваливают через борт многократно раненное тело Порика. Он настораживает их и таком — этот живучий, удивительно живучий человек, два года водивший их за нос и едва схваченный четырьмястами солдатами.
