уже начинается… Кони под пушки, амуницию, деньги у нас действительно были найдены и готовы, но нужно их было только собрать. Полковник Хауманн, капитан Мыцельский, майор Зайдлиц стояли уже в готовности… солдат рвался…
– К оружию! – разлеталось по казармам.
Была короткая минута замешательства, но она не продолжалась, солдаты бежали и вставали охотно в ряды.
Отправили отряд, чтобы как можно быстрее снял московскую охрану. А тут же… никогда в жизни не испытал я большего впечатления, все колокола в городе ударили в набат. У доминиканцев, паулинов, бернардинцев, у Св. Креста начали бить… сперва в самые большие, потом во все.
Едва начинался день… вокруг было темно. После первого выстрела тишина, потом далёкий, глухой топот и заглушённые крики и над всем голоса колоколов.
Почти можно было отличить, что зовут не на молитву эти колокола, что не стонут от жалости, что это ещё не триумф оглашают, но будят к обороне… Сперва медленно, несмело звучали, потом раскачались, разогнались, всё живей, горячей, словно чувствовали, что делают… казалось, кричат одним неустанным стоном: «К оружию! К оружию!»
Вдалеке просыпался весь город… а, скорей, разбуженный и ожидающий, встал в мгновение ока. В нас уже кипела кровь… Вдалеке слышались выстрелы и снова мощный голос колоколов… и крик, которого уже распознать было невозможно.
С зарёй мы выбежали из казарм в порядке. Подпоручик Сипневский, храбрый солдат, шёл в авангарде, так, что мог успеть. Нам казалось, что мы опоздали на голос тех посвящённых колоколов, что нам на стыд мировские драгуны и гвардия должны были опередить нас. Так мы дошли до Уяздовской улицы. С рассветом Сипневский сбоку в нескольких сотнях шагах заметил только московскую колонну с восемью пушками. А, так как она дала нам пройти беспрепятственно и оттого, что нам также срочно было попасть в город, мы не стали с ней связываться.
Так мы выбежали на Новый Свет… Закрытые каменицы, пустые улицы, в окнах редко где появлялась голова, наступал день… набат колоколен, а в городе мы уже слышали выстрелы и крики, и шум… Бьются.
Мы спешим. Око в око мы снова встречаемся с построенным кавалерийским московским эскадроном полковника Баура, который, видно, не имея приказов, пропускает нас дальше. Миновав эскадрон, мы натыкаемся на толпу наших людей, но безоружных. Ремесленная челядь, слуги, мещане… с голыми руками.
Сипневский кричит:
– Летите к нашим казармам, найдите оружие и как можно скорей?
И в мгновение ока эта волна людей улочками расплывается к казармам. Мы так спокойно пробились аж к улице Святого Креста.
Здесь уже нужно было остановиться. На нас были направлены две пушки и московский полк перекрывал улицу, занимая всю от площади Броницкого до костёла отцов доминиканцев обсервантов.
Наше положение было совсем не милое, с тыла за собой мы оставили неприятеля и тут его имели перед собой… Нужно было пробовать ловкостью, если не силой. Крики в городе нас горячили, отбивались о нашу грудь, как если бы напрасный стон и крик: «Придите на помощь».
Полковник Хауманн выслал вперёд адъютанта Липницкого на разведку, какую силу мы имели против себя. Узнали от него, что человек около пятисот, построенных в каре, с восемью пушками под командой генерала Милашевича и князя Гагарина закрывали нам дорогу.
Хауманн отправил майора Гресена с заданием, чтобы нас пропустили в замок… но затем разошлась весть, что посла нашего арестовали.
Сипневский тем временем неосторожно шёл тесной улочкой Святого Креста, желая подойти к неприятелю со стороны и к дому, в котором была аптека Мисионарий. Он вынужден был, однако, отступить, потому что в слишком тесном проходе угрожала опасность и одного унтер-офицера из лучших наших стрелков убили.
Мыцельский, высланный с одной дивизией и одной пушкой, остался на Варецкой улице для обороны от нападающих с тыла. Мы стояли, как на иголках, не зная, что предпринять – когда по приказу или из нетерпения из одной нашей пушки дали огонь.
Едва разошёлся дым, когда москали в ответ дали выстрел и засыпали нас картечью, а так как мы стояли очень близко, многих из нас ранили и убили, началась паника, но также клич: «Вперёд, ради отчизны! На пушки! На пушки!»
Адъютант Липницкий и хорунжий Урбановский повели наших людей прямо на штыки, потому что быстро опомнились, но в минуты, когда уже собиралось дойти до сомнительной битвы, Урбановскому пришла отличная мысль, он спешился, отошёл и, побежав прямо на ворота доминиканского монастыря, выломал их, ведя за собой людей.
Хватило бы ему довести эту добрую мысль до конца, не знаю, может, защищался бы из двора – но тут схватил его за руку монах, стоящий в белой рясе, с воспламенённым лицом.
– Ради Бога! На башню! На башню, за мной! На башню!
Он сам побежал впереди, схватив карабин, Урбановский также и солдаты, сколько их было…
Хорунжий, оказавшись на втором этаже и осмотрев окна, в мгновение ока расставил стрелков.
– Огня! – скомандовал он. – Но только по артиллеристам, что у пушек.
Стрелки могли бы ласточек в полёте стрелять, как взяли цель – посыпались артиллеристы. Пули падали словно с неба и отвечать на них возможности не было. В рядах начался великий переполох.
Сипневский, пользуясь этим, под огнём неприятеля бросился со своими стрелками на ворота дворца Браницкого и тут же из-за стен начали поражать стоящих на открытом месте солдат Милашевича. Шло это так счастливо, что в нас вступил дух, мы построились как надлежит, одну пушку поставили на углу улицы Святого Креста, другую отвезли на Сулковское.
При первой из этих пушек обслуга была ещё кое-какая, потому что Мыцельский заранее забрал артиллеристов, но на Сулковском, можно сказать, Господь Бог стрелял, не люди. Возле пушки было двое барабанщиков, которые только когда-то видели, как стреляют и заряжают, и четыре подростка лет четырнадцати под командой барабанщиков, любители с засученными рукавами, один от сапожника, другой от столяра, иной от слесаря. Те среди огня, пуль, трупов, смеясь и выкрикивая, хоть один из них пал, героически рисовались, аж душа росла.
Со мной, хотя пули свистели возле ушей, а одна пробила пояс с патронами, до сих пор ничего не случилось. Сразу признаюсь, выдерживая первый раз в жизни огонь, после выстрела картечью я почувствовал дрожь в костях; но когда завязалась хорошая битва, всякая мысль о себе, об опасности убежала… горячка охватывала.
Чрезвычайное хладнокровие ума и мужество наших офицеров тянуло, можно сказать, за собой. Капитан Забильский с поручиком Витковским рвались вперёд и сдерживали людей, не давая им рассыпаться; давали огня и выдерживали огонь храбро, а
