Ладно, думаю, лирика лирикой, а делать что-то с этим Арчетом надо. А то мы так до вечера по кругу ходить будем.
Решил все-таки бокс на нем испробовать. На самбо он уже насмотрелся, пока я Олефа по двору возил, и теперь будет ждать от меня чего-то в этом роде. А внезапность, как говорит наш капитан, всегда ошеломляет.
Принял я стойку, потанцевал немного, смотрю — ага, остановился, озадаченно так смотрит. А я слева обманный выпад провел, а потом подскочил и выдал серию по корпусу. У него на миг дыханье перехватило, а я подсечку, а сам сверху — и в горло его ткнул, легонько, понятно, просто показать — убит, мол. Вскочил и руку ему протягиваю.
Арчет за руку уцепился, встал, ухмыляется во весь рот и горло потирает.
— Ловко ты меня свалил, — говорит. — Хорошо работаешь. Как эта штука называется?
— Бокс, — говорю, — если что, могу показать. Но только взамен на твою.
— Договорились.
Я к остальным повернулся.
— Ну что, — спрашиваю, — еще желающие есть?
— Есть!
Обернулся — точно, Кара.
— Тебе что, — спрашиваю, — вчерашнего мало?
А она на меня такими невинными глазками смотрит.
— Так то вчера было, — отвечает, — а сегодня уже новый день. Или боишься? — и лукаво так улыбается.
Мне-то, в принципе, все эти подначки мимо ушей проскакивают. Но уж больно она меня разозлила.
— Ладно, — говорю, — давай. Бог троицу любит.
Оглянулся — а олухи по сторонам заранее пасти разинули — спектакль смотреть приготовились.
— Покажи ему, Кара, — орут, — а то зазнаваться начнет!
Ну, хорошо, думаю, глядите. Будет вам сейчас опера в трех действиях, с горячими закусками в антракте.
Эх, мало меня, видно, капитан учил. Сколько раз повторял: «Самое страшное на войне, Малахов, это недооценка противника. Если ты решил, что противник глупей тебя, значит, это он тебя переиграл. Запомни это хорошо, Сергей, а то ведь у тебя действие нет-нет, да мысли опережает».
Мне бы, дураку, вспомнить, как она меня вчера об землю приложила — так нет же. Девчонка наглая, думаю, что с нее взять? Ох, и дурак.
Смотрю — а рыжая уже сапоги стягивает. Стащила, пару раз босыми пятками переступила, а потом раз — взяла и юбку скинула и осталась в одной своей парашютной блузке. А блузка-то короткая, еле бедра закрывает. Зато ноги все на виду.
Я на эти ножки замечательные загляделся, а рыжая тем временем кивнула, подпрыгнула и ка-ак влепит мне с разворота пяткой в грудь — я и улетел метра на два. Встал, отряхнулся, и тут на меня словно рыжий вихрь налетел. От двух ударов кое-как уклонился, третий сблокировал — и чуть не взвыл, всю левую руку до локтя отшиб, — а четвертый пропустил. Ну и снова улетел. Лежу, ножками любуюсь — вид на них снизу просто замечательный открывается, — и до чего мне снова вставать не хочется — просто слов никаких нет. А Кара вокруг меня кругами ходит, точь-в-точь как кошка.
Ладно, думаю, ножки ножками, а делать что-то нужно. То, что она троих таких, как я, запросто раскидает — это уже и ежику понятно. Но ведь и проигрывать-то страх как неохота. Ну, думаю, раз руками не выходит, давай, разведчик, головой начинать работать. А то она из тебя сейчас котлету по-киевски приготовит, на косточке.
Поднялся я кое-как, и только рыжая в стойку стать приготовилась — ка-ак прыгнул! И попал. Пробился за счет массы, называется. Шлепнулись мы наземь, она снизу, я сверху, и тут я ее руками за бедра облапил — и вверх. Как она завизжала!
Сразу все приемы из головки повылетали. Отмахивается от меня, словно от мухи. Я ее еще по щекам легонько хлестнул и вскочил. Улыбаюсь, а внутри холодно. Ну, думаю, сейчас она меня точно по стенке размажет.
Кара вскочила — лицо от волос не отличишь, ноздри раздуваются — лань трепетная. Та еще лань, под копыто лучше не попадаться. А вокруг хохочут.
И опять я ее сильно недооценил. Зубами скрипнула, блузку одернула и звонко, на весь двор:
— Спасибо за урок, учитель.
И тоже улыбается.
Ох, думаю, а ты, оказывается, у нас еще та штучка. Похуже шпринг-мины.
Вообще, вся эта женская психология для меня — мрак полнейший. Никогда их не понимал, да и не пытался. То ли дело разведка, все просто, все на ладони: вот первая линия обороны, вторая, вот огневые точки, их сектора обстрела — автоматически уже все фиксируешь. А вот батарея зениток восемь-восемь на прямую наводку стрелять изготовилась, и сразу же дальше разматываешь — выставили ее здесь немцы потому, что считают это направление танкоопасным, значит, поле перед ней минами противотанковыми нафаршировано, а те три штурмовых орудия и «тигр», что за пригорком под сетками замаскированы, скорее всего, будут действовать во фланг во-он из той рощицы, недаром от их стоянки прямиком туда колея ведет. И все понятно. А с женщинами — помню, стоит одна Такая, ресницами хлопает: «Извините, товарищ лейтенант, не успела». Всего-то делов — связь проложить. Люди на передовой под обстрелом — успевают, а эта — не успела!
Ладно. Забрал я у Арчета ремень, надел. Рыжая тоже обратно в юбку влезла и стоит. Ровно и не было ничего.
— Ну, хватит, — говорю, — потанцевали, и будет. Ты мне лучше скажи, как тут у вас насчет завтрака?
— А разве ты не у Аулея будешь?
— Да знаешь, — говорю, — не привык я как-то за одним столом с командирами сидеть. Так что покажи лучше, где тут столовка для рядового и сержантского состава?
На самом деле у нас-то в разведроте все за одним столом сидели, и офицеры тоже. Ну, так то у нас, а на новом месте, пока не осмотрелся, лучше устава придерживаться. Спокойнее выходит.
Арчет плечами пожал.
— Как хочешь, — говорит, — пойдем, покажу. Только еда ведь у нас похуже будет, чем у Аулея. Не говори потом, что не предупреждал.
— Посмотрим, — отвечаю. — Мне много чего жрать доводилось.
Вещмешок, он ведь не резиновый. Как начнешь на выход собираться — каждый раз головная боль. И НЗ хочется побольше утащить, и диск лишний к автомату сунуть, и гранат. А навьючишь на себя как на верблюда — тоже ведь далеко не утащишь. Да и капитан — в землянке-то он ничего не скажет, но стоит тебе лишний раз споткнуться… Развязал, это, это, это, это — выложил, завязал. Полегчало? Вперед в дозор. Вот и перебиваешься на подножном корме. Я до войны и не знал, что все это в рот брать можно, тем более — что сам хватать буду и еще радоваться, что в брюхе не бурчит.
Привел Арчет меня в местный общепит. Выдали мне миску похлебки, ломоть хлеба и пару овощей каких-то. Похлебка так себе, вроде баланды. Не то чтобы ее едой назвать можно, а, скорее, просто с голоду подохнуть не дает и в животе пустоту заполняет. А хлеб совсем худой. В общем, явно не ауфшнит[3] и даже не фиш ин аспик[4].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
