— Прости, Митрий Михайлыч, тока и тебя конна не пустим, — крикнул из толпы князю дерзкий Степка Водолеев.
— Что так? — миролюбиво спросил Пожарский и все же нахмурился: еще не хватало ему потворствовать мужицкому своевольству.
— Кузьма Минич наказал никотора с коньми не пущать. Не дай Бог, дитенки ненароком под копыта угодят. А гли, сколь их тута, ровно гороху.
Князь окинул будоражную толпу беглым взглядом. Любопытные глазенки детишек, закутанных в тряпье, отовсюду уставлялись на него. Посадские напряженно ждали, как он поступит. Помедлив, Пожарский спрыгнул с коня. Следом за ним спешились и дворяне. Но донельзя уязвленный Колзаков остался в седле.
— С коих пор у вас Кузьма родовитым стал, — хоть чем-то захотел досадить он посадским, — коль на «ич» его величаете?
— С тех самых, — задиристо отвечали мужики, — как ты, витязь, крадены шубы пропивал, а Кузьма ворога от Нижнего в алябьевской рати отваживал!
От раскатного хохота испуганно шарахнулся конь сотника. Только Колзакова и видели. И еще не уняв веселого возбуждения, толпа податливо стала расступаться перед церковным клиром с иконами и начальными людьми.
Смоляне надвигались плотным конным строем. Из-под распашных тяжелых одежд поблескивали панцири, в руках — круглые щиты и поднятые торчьмя копья. По слаженности было видно, справные вой, такие не оплошали бы и на государевом смотру.
Во всю силу грянули в городе колокола. Выступили вперед иноки с хоругвями да иконами. И, крестясь, замахал рукавами вместе с прибывшими ратниками весь православный люд.
В нарушение чинности один из смолян кинулся к Минину, обхватил его.
— Заждался, поди, староста, грешил на нас, что не впрок твои посадские алтыны поистратили? Гляди теперь, где они, да принимай нашу тыщу сполна.
— Спаси вас Бог, Кондратий Алексеевич, не подвели, — расстроится Кузьма и, спохватившись, обратился к стоявшему рядом Пожарскому: — Вот, Дмитрий Михайлович, Кондратий Недовесков. До конечного дни Смоленск оборонял, в Арзамасе же многим его усердием рать собрана.
— Ныне тебе, княже, рады послужить, — с достоинством поклонился ревностный смолянин.
Пожарский ответил на поклон поклоном.
— И я рад вам. Не было у меня краше праздника.
Оставив коней, к Пожарскому уже подходили другие смоленские ратники, окружали.
— Молви нам слово, Дмитрий Михайлович, — попросил Недовесков.
— Нет, не мне за Нижний Новгород речь держать, — отказался Пожарский. — Минин вас подвигнул, ему и честь. Так ли, Василий Андреевич? — спросил он у насупившегося Звенигородского, которому, как первому воеводе, было несносно видеть себя оттертым.
Но Звенигородский еще и рта не раскрыл, как из толпы закричали:
— Пущай Минин молвит!
— У Кузьмы слово верное!
— Реки, Минич!
Заволновавшись от небывалого почета, Кузьма сдернул рукавицу, голой пятерней обтер заиндевелые усы и бороду. Собрался с мыслями. Что ж, раз выпало сказать за всех, он скажет. Исстари заведено: в добрый час молвить, в худой промолчать.
— Братья! — грудью подался Минин к смолянам. — В радость и в утешение приход ваш. Всем ведома доблесть воинства смоленского. На нее обопремся. И тем укрепим ополчение, тем привлечем к нему новых добрых ратных людей. Тверже с вами вера, братья, что воистину Московское государство от лютой напасти избавлено будет. Наши домы отворены для вас. Добро пожаловать!
— Слава смолянам! — выметнул саблю из ножен пронятый речью Кузьмы Ждан Болтин.
— Слава! Слава! Слава! — подхватили все от мала до велика.
Густо облепленная народом входила в город смоленская рать. И не унимались ликующие горластые колокола.
Глава восьмая
Год 1612. Зима. (На Казанской дороге. Курмыш. Нижний Новгород)
1В подклете был полумрак. Войдя сюда со свету вслед за Пожарским, Кузьма увидел сперва только скудный огонек свечи и склоненную над столом голову Юдина. Дьяк что-то торопко записывал, сильно и часто макая гусиным пером в чернильницу. Вскинув бороду, сразу бросил перо, показал на обочную лавку.
Едва глаза обвыкли, Кузьма различил напротив себя, у сочащейся испариной стены, обмякшее тело, опутанное веревкой. Вывернутые руки отблескивали неживой белизной, опущенное лицо закрывали густые волосы. В углу над малиново пыхающей жаровней рослый палач щипцами ворошил угли, нагребал их на железный прут.
Кузьма вопрошающе глянул на Пожарского и, окликнув палача, кивнул на узника.
— Ослобони-ка.
Палач послушно дернул узел веревки, узник застонал.
— Эка беда, — с кротостью доброго опекуна проговорил палач. — Робяты, сюда таща, тебя немного помяли. А вот коль языка не развяжешь, на дыбу вздернем, огоньком прижжем, с пристрастием-то гоже будет.
— Молчит? — спросил князь Юдина.
— Упорствует, — не скрыл досады дьяк. — Понуждает меня на крайню острастку.
Минуло уже три дня, как был схвачен ополченскими дозорщиками, объезжавшими городские окрестности, неведомый бродяга. В холщовой суме его обнаружили целый десяток смутных грамот. Во всех было одно и то же: призыв к волжским городам признать государыней польскую Марину и посадить ее на престол вместе с сыном. Юдин только и сумел дознаться, что бродяга шел из-под Москвы христарадничать, а грамоты-де ему подсунули пьяные стрельцы на постоялом дворе в Арзамасе. Сам же он не знает, что в них, поскольку чтению не обучен. Можно было бы и поверить оборванцу, если бы он вчера, запертый в земской клети, не подговаривал сторожа выпустить его, суля большой выкуп. Еще раз со всем тщанием обыскали нищего и нашли у него в лаптях семь серебряных ефимков. Откуда могли взяться у попрошайки такие деньги? Юдин с терпеливым упорством добивался истины, чуя, что тут непростая уловка, но все без толку: бродяга как в рот воды набрал.
— В Арзамасе, толкуешь, ему грамотки-то всучили? — задумчиво произнес Кузьма после разъяснений дьяка.
— В Арзамасе.
— Не послать ли за соловчанином да Недовесковым? Вдруг наведут на что. Кондратий-то Алексеевич зело приглядчив, единожды при мне воровского злодея мигом уличил.
— Пожалуй, пошлем, — согласился Пожарский, и Кузьма счел за добрый знак, что князь, заметно охладевший к нему после размолвки из-за Биркина, не пренебрег его советом.
Послали палача. Томясь ожиданием Дмитрий Михайлович стал перечитывать допросный лист и вполголоса беседовать с дьяком. Кузьма подошел к скорчившемуся узнику и, усадив его, прислонил к стене.
— Пить, — попросил бродяга.
Когда староста поднес ковш к его губам, тот по-лисьи остро и быстро взглянул на доброхота. «Эге, ловок прикидываться», — насторожился Кузьма и уже пристальней вгляделся в худощаво-скуластое, с тонкими и по-ногайски вислыми усами лицо, на которое спадали пряди спутанных черных волос.
Явились Кондратий с Афанасием. Недовесков сразу отошел от узника, разведя руками. Зато кормщик словно прилип к нему, так что тот выбранился, не вынеся пытливого разглядывания. Пожарский с дьяком привстали с лавки — чуялась удача. Наконец Афанасий обернулся к ним, твердо сказал:
— Не погрешу, есаул скомраший у вас, человек Заруцкого.
— Напраслина! — с неожиданной яростью завопил бродяга.
— Кабы так, — не повел бровью кормщик и, взяв свечу, поднес ее к своему лицу. — А меня ужель не признаешь?
— Смердящий пес ты, поклепщик! — резко откинутой головой бродяга стукнулся об стену.
— Не твои ли злыдни по твоей указке меня в овине спалить хотели? А опосля тут, в Нижнем, не вы ли мниха еретическа из темницы выкрали? Полно кошке таскать из чашки. Не сносить тебе головы.
Бродяга затрясся, как в падучей, но вскоре затих. Притворство уже не могло спасти его.
— Имя? — жестко спросил Пожарский.
— Дайте слово, что не загубите, все открою, — подавленным голосом отозвался уличенный.
— Пощадим, коль повинишься.
— Томило Есипов я, астараханский сотник.
— Отколь шел?
— Из Коломны, от цари… от Марины Юрьевны послан.
— Куда?
— В Астрахань и на Яик.
— Пошто возле Нижнего шастал?
— В Арзамасе побывши, оттоль в Курмыш поспешал.
— Не к Смирному ли Елагину? — перегнулся через стол Юдин.
— К ему. Да в Нижнем у Заруцкого верный человек середь смолян есть, с ним я тож должон был встренуться.
— Кто таков? — продолжал допрос князь, переглянувшись с Недовесковым.
— Не ведаю. Он меня на торгу у Николы ждал, сам бы подошел, ан время уже истекло.
— А что Заруцкий? Ведомо ему, что мы ополчаемся?
— Еще б не ведомо. Он уж на Володимирску дорогу заставы послал.
— Мыслит, через Владимир пойдем?
— А то нет. Самая торная дорога вам. Иными идти накладно да маятно. Нешто не уразуметь?…
