Слева от Мори лежал мальчик, который погиб еще до того, как упал, для него страх и боль остались позади. Но справа корчился солдат в мундире Королевского ирландского полка. Он все пытался повернуться на бок, но не мог, пепельно-серое лицо его покрылось потом.
Мори сказал ему:
— Не двигайся.
После этих слов у него в груди словно вспыхнул огонь, но он каким-то чудом сумел найти в себе силы, чтобы повернуть голову и увидеть широко раскрытые безумные глаза раненого.
— Не двигайся, — снова сказал он. — Истечешь кровью до смерти. Нужно подождать, пока за нами придут.
Он заметил, что взгляд несчастного снова сделался осмысленным. Это был мужчина одного с ним возраста, такой же, как он, солдат, хотя в этой битве они и были врагами. Какая нелепая случайность, подумал Мори, глядя на их мундиры, что они оказались по разные стороны — его бригада тоже состояла из ирландцев, хоть и служила французскому королю и Якову, а не королеве Анне.
Незнакомец со вздохом уронил голову на землю.
— Все равно бесполезно. Я не чувствую ног. Они еще на месте?
Мори бесстрастно скосил взгляд в сторону лужи крови у сапог ирландца и ответил: — Да.
Глаза человека на миг закрылись, то ли от боли, то ли от облегчения, и тут же снова открылись, как будто он не желал потерять сознание.
— Ты ведь шотландец, как и я. Почему бьешься за Францию?
Мори ответил не сразу. Ему не хотелось разговаривать, но он и сам чувствовал смертельные чары сонливости и знал, что разговор поможет остаться в сознании. Поможет остаться в живых. Он сказал:
— Я бьюсь за Якова.
— За Якова.
— Да.
— Никогда не видел якобитов. Я думал, у вас у всех рога. — Улыбка его была слабой, как будто она причиняла ему боль, и он закашлялся. — Так откуда ты родом, шотландец?
— Из Пертшира.
— А я из Ольстера, но родился в Шотландии, недалеко от Керкубри в Вестерн-ширс.
Лицо Мори обдало ветерком, пробудившим воспоминания о прикосновениях. Он сказал:
— Моя жена родом из Вестерн-ширс. — До сих пор он еще никому не рассказывал о своей женитьбе, но одного взгляда на раны этого человека было достаточно, чтобы понять: он ничем не рискует.
Солдат удивился.
— Она пресвитерианка?
Мори не знал, как ответила бы на этот вопрос сама София, которая уверяла его, что не верует в Бога, но молилась, когда никого не было рядом, поэтому просто ответил:
— Она моя жена.
— А у меня нет жены. — Глаза раненого снова стали закрываться. Он встрепенулся и продолжил: — А у брата была. Он был медником в Керкубри. Умер он весной. Там у него остались вдова и сын. Кроме него, у меня никого нет. Теперь, если я умру, меня некому будет оплакать.
— У тебя есть племянник.
— Я никогда не видел ни его, ни его мать. — Он так грустно улыбнулся, что Мори вдруг почувствовал жалость к этому человеку и стал расспрашивать его, надеясь хоть как-то облегчить мучения умирающего.
Так и лежали эти двое весь день, а потом и вечер, отгоняя смерть рассказами о детстве, о службе. Хотя Мори больше слушал, чем говорил, он в конце концов понял, что это бесполезно.
Ночь он встретил уже в одиночестве. Теперь он мог слушать только крики тех, кого добивали победители. Он лежал, как мертвый, и не шевелился, отдавая все силы борьбе с холодом, расползавшимся по его телу. Иногда ему казалось, что он действительно умер, но потом он делал вдох поглубже, и боль указывала на обратное.
Однажды он закрыл глаза и в тот же миг оказался снова в Слэйнсе, рядом с Софией, почувствовал тепло ее тела, прижимавшегося к нему в кровати. Ощущение это было до того явственным, что он почувствовал ее дыхание и попытался прижать к себе посильнее, но тут темная ночь выхватила его из постели и он, вздрогнув, проснулся.
Кто-то приближался.
Он услышал, как шуршат по траве осторожные шаги, и сразу закрыл глаза, стал дышать как можно тише. Шаги прошли мимо. Остановились. Вернулись.
Потом кто-то опустился рядом с ним и положил руку ему на горло.
Голос выкрикнул:
— Этот человек еще жив!
Он узнал этот голос, и тут у него перед глазами засиял такой свет, что Мори решил: все, теперь уже точно умер. Но, когда он осторожно разлепил веки, деревья были, как прежде, окутаны мраком, только рядом горел факел, и в его свете он явственно увидел склонившегося над ним человека, который всматривался в него с тревогой в темных глазах.
Лицо молодого короля было бледным и усталым, его рука висела на перевязи, но о своей боли он не думал. Он наклонился сильнее.
— Полковник Мори, вы меня слышите?
«Это просто сон», — решил Мори, поэтому пробормотал:
— Да, ваше величество, — и, улыбаясь, провалился в забытье.
Он понимал, что его несут, потом снова увидел свет, уже не такой яркий, почувствовал во рту горький вкус, прикосновение осторожных рук, промывавших его раны, и не таких уж осторожных рук, которые эти раны перевязывали, пока он корчился от боли.
Разбудили его голоса.
Во всяком случае, он подумал, что проснулся, правда, разобрав эти голоса, засомневался в этом, потому что один из них принадлежал полковнику Грэйми, который здесь не должен был находиться.
— Хорошо, я прослежу, ваше величество.
И король, который тоже здесь находиться никак не мог, произнес:
— Мать не простит меня, если он умрет.
— Он не умрет. Он наполовину Грэйми, а нас не так-то просто со свету сжить. — Последовало секундное молчание, а потом: — У вас на руке кровь.
— Черт бы побрал эту руку! — Послышался какой-то шум, и когда король заговорил снова, его голос уже звучал иначе, как будто он отвернулся. — Вы видели поле? Лес? Что моя рука в сравнении с этим? В сравнении с тем, через что прошел этот человек ради моей семьи?
Полковник очень тихо ответил:
— Если понадобится, он пройдет через это снова, и не раз, ваше величество.
— Я этого не допущу. Мне это не нужно, ни от него, ни от кого-либо другого. Ни одна корона не стоит того, чему я был свидетелем здесь, в Мальплаке. Что такое корона? — Голос его сделался твердым. — Кусок металла, украшенный камнями. По какому праву я могу приказать человеку отдать жизнь ради того, чтобы я мог носить ее?
— Бог дал вам это право, когда сделал королем. — Полковник произнес это уверенно, без тени сомнения. — Нет такого шотландца, истинного шотландца, который не выполнил бы любое ваше приказание, и лишь по одной-единственной причине: потому что вы — король, и мы вас любим за это. Да и не только мы. Мне рассказывали, что до начала сражения и в лагере англичан пили за ваше здоровье. И они восхищались вами на поле боя не меньше, чем мы. Вы дюжину раз вели отряд в атаку на том поле, и я могу поклясться, ваше величество, что среди ваших людей нет ни одного, кто сказал бы, что вы не заслужили право носить эту корону.
