Так прошло восемь лет – восемь лучших лет жизни.
Гедвига переживала уже двадцать шестой год этой странной жизни, исполненной страшных, подавляющих контрастов – первая молодость ее проходила…
И вот, девушка решается бежать из отцовского дома, как, сорок пять лет тому назад, бежала другая честолюбивая девушка, Матрена Кочубей, но та бежала к любимому человеку, к своему счастью, а эта за тем, чтобы искать этого счастья.
В начале весны 1749 года Гедвига узнала, что императрица переехала в Москву и в апреле отправляется пешком к Троице на богомолье. Гедвига узнала, что императрица только в полутораста верстах от Ярославля – это так близко: близким казалось молодой девушке и ее долгоискомое счастье.
15-го апреля ночью Гедвига бежала.
Надеясь, что женщина скорее войдет в ее положение, особенно, когда узнает мотивы ее бегства, смелая девушка в эту же ночь явилась к жене ярославского воеводы Пушкина, и, обливаясь слезами, объявила ей, что она решилась на бегство от жестокости и преследований отца, что преследования эти воздвигнуты на нее за то, что она желает принять православие и что она решилась идти прямо к императрице, дойти до лавры и просить защиты доброй государыни. Пушкина рада была ухватиться за этот счастливый, случай, чтобы самой отличиться перед государыней, и той же ночью, вместе с беглянкой отправилась в лавру.
В лавре обе женщины нашли то, чего искали. Пушкина представила Гедвигу первой статс-даме государыни, Шуваловой, и та приняла участие в молодой девушке. Гедвига, обладая искусством заслуживать общее расположение и побеждать обаянием своего ума, нашла в Шуваловой сильную покровительницу, которая приняла в ней самое горячее участие. Девушка представлена была императрице, как несчастная жертва родительской тирании, как существо, страдающее за тайную приверженность к православию: то была «бедная овечка», ищущая своего стада, как представили это дело императрице. Без слов, но с горькими слезами Гедвига упала перед императрицей, и глубоко растрогала ее. Государыня обласкала девушку, обещала свое покровительство, обещала даже быть ее матерью при крещенье, которое и должно было совершиться в Москве.
Гедвига опять видела впереди свое потерянное счастье.
Действительно, через три недели Гедвига была крещена в церкви головинского дворца и названа Екатериной.
Весь двор заинтересован был этой необыкновенной девушкой и ее участью. Интерес возбуждался еще более тем, что это была уже памятная всем горбунья, дочь Бирона, принцесса, перед которой когда-то весь двор раболепствовал и которая видела уже и крепостные казематы, и далекую Сибирь, и снова, по-видимому, шла в гору. Гедвига скоро вошла в доверие духовника императрицы, сделалась домашним человеком у Шуваловой и для нее создана была при дворе особая должность – второй надзирательницы за фрейлинами. Гедвига скоро вошла в свой новую роль, об ней опять заговорили, особенно же, когда она оказалась очень ловкой распорядительницей в устроении участи молоденьких фрейлин, которых она умела хорошо пристраивать замуж.
Но она не ограничилась и этим положением. Она нашла при дворе новых доброжелателей, и в числе их был гофмаршал двора великого князя Петра Федоровича, Чоглоков, обязанный Бирону тем, что герцог когда-то, еще когда был в силе, взял молодого Чоглокова из кадетского корпуса в конную гвардию и приблизил к себе. Чоглоков ввел Гедвигу в интимный кружок великого князя, который тем более полюбил дочь Бирона, что она была природная немецкая принцесса и говорила с ним по-немецки. Великий князь любил с ней говорить, поверял ей свои планы относительно обмундирования голштинских солдат, и умная горбунья умела хорошо выслушивать будущего императора, умела вовремя дать совет, сказать свое мнение. Когда Гедвиги не было у великого князя, то он и тогда не забывал ее, посылая ей от своего стола кушанья, лакомства, и вообще показывал ей свое расположение.
Но надо было думать и о замужестве Гедвиги. Гофмейстерина и друг великой княгини Владиславова нашла ей жениха в камергере Петре Салтыкове, которого мать оказала немаловажную услугу императрице при восшествии ее на престол. Женитьба сына на Гедвиге, дочери Бирона, на принцессе, льстила самолюбию Салтыковой, и она приказала сыну ухаживать за девушкой. Но Гедвига почему-то не благоволила к Салтыкову и наотрез отказала ему. Салтыков, наученный матерью, бросился в ноги императрице, просил ее помощи в его сердечном деле, и когда императрица спросила Гедвигу, почему она отказывает такому прекрасному молодому человеку – Гедвига отвечала, что она повинуется воле государыни. Это еще более возвысило в глазах государыни умненькую горбунью. Но ей все-таки не хотелось сделаться Салтыковой и она умела так ловко повести дело, что опротивела жениху, и он поспешил жениться на княжне Солнцевой. Императрица приняла еще более горячее участие в покинутой, огорченной невесте. Тогда ей нашли другого жениха, князя Григория Хованского; но этот уже сам положительно не выносил своей горбатой невесты, и под разными предлогами уехал к армии.
Императрица нашла Гедвиге третьего жениха – это был барон Александр Иванович Черкасов, человек умный, образованный, веселый собеседник в обществе, ловкий придворный, говоривший хорошо на трех иностранных языках – на французском, немецком и английском, с самым ровным характером, у которого только были две невинные, по тогдашним понятиям, страсти: вино и хорошенькие женщины. Черкасову желая угодить императрице, сделал предложение Гедвиге и получил ее согласие. Сделавшись женой Черкасова, Гедвига сумела заставить полюбить себя, и они действительно прожили с мужем счастливо более 35 лет.
Гедвига, ныне баронесса Черкасова, оставила двор и занялась исключительно воспитанием детей, которых имела от Черкасова. Она умерла в 1796 году.
Подобно Ксении Годуновой, эта дочь Бирона, умирая, просила, чтобы ее похоронили вместе с ее знаменитым отцом и братьями.
Набальзамированный труп ее был перевезен в Митаву, и там, в замке, в родовом склепе, дочь Бирона легла около тех, с которыми она когда-то делила могущество, славу, ссылку и – много семейного горя.
VIII. Графиня Мавра Егоровна Шувалова
(урожденная Шепелева)
Между женскими личностями первой половины восемнадцатого века есть немало таких, о которых, по-видимому, можно было бы совсем умолчать, как и об остальной массе женщин, и живших, и умиравших безвестно и не оставивших о своем существовании никакого следа в истории, которым ни личной деятельностью, ни обстоятельствами жизни, ни даже отношениями к другим историческим личностям не суждено было выступить из неизвестности, выпадающей на долю всему, что дюжинно, бесцветно, что ни добром, ни злом не выделилось в историческую особь, не оставило после себя, что называется, ни звука в воздухе, ни следа на земле, ни строки на исторической странице; но и в этом числе есть такие, которых, как ни бесцветно их существование, обойти нельзя, потому что какое-нибудь слово, сказанное ими, какое-либо письмо, ими написанное, или дополняют картину своего времени, или составляют редкий, характеристически орнамент целой исторической эпохи, или, наконец, освещают положение других исторических личностей.
Такой является фрейлина двора герцогини голштинской, несчастной цесаревны Анны Петровны, любимой дочери Петра Великого, матери императора Петра III – Мавра Егоровна Шепелева.
С именем девицы Шепелевой невольно связывается одно лишь воспоминание, но воспоминание очень рельефное: это ее письма к цесаревне Елизавете Петровне, будущей императрице русской.
Простые, бесхитростные, наивные, крайне притом безграмотная письма девушки обессмертили имя Шепелевой, и говорить о Шепелевой – значит, говорить о ее письмах, которые интереснее всей ее жизни и всех ее личных дел, мелких и ничтожных в общей сумме нашего историческая прошлого.
Мы поэтому и не будем почти говорить о Шепелевой, а скажем только о ее письмах: письма эти – колорит целой эпохи и в то же время портрет и характеристика той, которая их писала.
Мавра Шепелева происходила из старинного рода дворян Шепелевых. Где она получила воспитание, неизвестно; но всего скорее следует предполагать, что воспитание это, как живое выражение того скудного педагогического питания, которым довольствовалась тогда вся Россия, не многим разнилось от воспитания женщины времен еще стрелецких; разница только в том, что из тогдашних женщин редкая умела читать или начертать свое имя под какой-нибудь дарственной записью, Шепелева же сама пишет письма; через руки Шепелевой, без сомнения, прошли такие педагогические руководства, как творения Симеона Полоцкого, Лазаря Барановича, а может быть что-либо и поновее.
Как бы то ни было, но Шепелева является одним из экземпляров того, так сказать, нового издания русской женщины, которое явилось в свет после Петра, несколько дополненное и исправленное, и к которому принадлежит другой подобный же экземпляр – княжна Александра Григорьевва Долгорукая, бывшая потом замужем за Салтыковыми родственником царицы Прасковьи, и переписывавшаяся с известной Матреной Балк.
