для самых близких ему людей. Сам он рекомендовал другим спать семь часов (во время болезни — восемь), но правилу этому явно не следовал: задолго до рассвета — снова подъем. Нет сомнения, что другой человек изнемог бы от такого режима и физически, и духовно, причем очень быстро. А батюшка, которому в апреле 1985-го исполнилось 75, жил на такой высокой ноте из месяца в месяц, из года в год.
Глава 10. Смутное время
О. Иоанн стал насельником Псково-Печерского монастыря в 1967 году — во время, которое ныне принято называть «началом застойного периода». Формально «застой» продолжался до смерти генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, последовавшей 10 ноября 1982-го, а фактически продлился еще несколько лет.
После смерти Патриарха Алексия Русскую Православную Церковь с 3 июня 1971 года возглавлял Патриарх Московский и всея Руси Пимен (Извеков). На протяжении года он оставался Патриаршим местоблюстителем, так как власти не разрешили провести Поместный Собор в год столетия Ленина.
Несмотря на то, что на фоне хрущёвских гонений брежневское время было для Церкви относительно спокойным, в 1970-х число приходов в СССР продолжало сокращаться. Если в 1971 году в стране насчитывалось 7274 прихода, то пять лет спустя — 7038. В основном тогда закрывались небольшие сельские храмы — из-за массового перемещения жителей сел и деревень в города (численность городского и сельского населения в стране сравнялась в 1961-м, а в дальнейшем городское преобладало над сельским). В конце 70-х процесс закрытия храмов замедлился, и к 1981-му в СССР насчитывалось 7007 приходов. Одной из самых серьезных проблем Церкви тех лет была кадровая. Сказался сильнейший удар, нанесенный Хрущёвым в начале 1960-х по семинариям: с 1971 по 1975 год число священников и диаконов в стране сократилось (соответственно с 6234 до 5994 и с 618 до 594; для сравнения — на 1914 год в России было 3603 протоиерея, 49 631 иерей и 15 694 диакона). Почти у половины священнослужителей не было даже общего среднего образования, более половины из них были старше 60 лет, многие окормляли по два-три прихода.
В среднем посещаемость храмов по стране снижалась, так как абсолютное большинство населения СССР составляли люди, выросшие вне Церкви, — атеисты, равнодушные к вере либо сознательно отказавшиеся от нее после переезда в город из деревни в погоне за всем «передовым». Сокращалось число отпеваний, венчались лишь 2–3 процента людей, вступавших в брак. К тому же «мирное сосуществование» советской власти и Церкви во многом было только внешним. Валерий Николаевич Сергеев вспоминал: «Безобразия продолжались и при Брежневе, лично симпатизировавшем православию. Нередки были случаи покушений на духовенство с помощью устраивавшихся КГБ катастроф. Из близких моих знакомых пострадали известный московский священник-правозащитник о. Димитрий Дудко (с переломом обеих ног) и старообрядческий протоиерей, отец десяти детей Евгений Бобков (погиб)». Публично отстаивать свои «религиозные убеждения» по-прежнему значило вычеркнуть себя из политической и общественной жизни, отказаться от карьеры в какой бы то ни было области; посещение храма, как и раньше, было связано с немалыми трудностями, на праздники людей моложе сорока лет в церкви просто не пропускали комсомольские патрули. Сложно было попасть даже на похороны уважаемого священника (так, после смерти в Белгородской области почитаемого народом архимандрита Серафима (Тяпочкина, 1894–1982) на поезда, уходившие из Москвы в Крым и на Кавказ, не продавали билетов до Белгорода). На фоне закрывавшихся десятками храмов регистрация каждого нового прихода, постройка новой церкви становились событием. Так, в 1978 году регистрация семи приходов и возведение четырех храмов (это на весь СССР!) были упомянуты Патриархом как немалые достижения.
Но парадоксальным образом именно в это время, как уже говорилось выше, в среде интеллигенции возникает мода на православие, увеличивается число людей, принимающих крещение, особенно в городах. Автор этих строк, принимая крещение шестилетним ребенком в 1980-м, запомнил, что атмосферы секретности вокруг этого события не было, хотя, вероятно, для отца, старшего офицера Советской армии, и мамы, работника школьной библиотеки, последствия в случае чего могли быть неприятными. Но особой тайны из происходящего уже не делалось, хотя, конечно, никто ничего и не афишировал.
Об истоках такого поворота писал Д. Е. Фурман: «Если в конце 50-х — в 60-е годы хрущёвская либерализация в какой-то мере оживила веру в идеалы революции, то 70-е годы стали годами крайнего разочарования интеллигенции в официальных лозунгах, когда какие-либо надежды на перемены к лучшему были утрачены. Между тем церковь — фактически единственная легальная организация с неофициальной и более того — противоположной официальной идеологией, которая относительно безопасна (тем более что ее совершенно не обязательно демонстрировать). В этой ситуации движение к церкви и религии становилось совершенно естественным — так же, как до революции было совершенно естественным движение к атеизму. В интеллигентских кругах распространялись самые разные религии. Но поскольку в основе этого движения всё же лежало отталкивание от настоящего и романтизация национального прошлого, наиболее выигрывало от него православие, куда переходило множество видных представителей интеллигенции (так же, как в республиках с иной национальной религиозной традицией наиболее выигрывали эти национальные религии). Атеизм же в определенных интеллигентских кругах становился просто чем-то неприличным — как до революции в передовых интеллигентских кругах „неприличной“ была религиозность. И если до революции у нас в интеллигенции было мощное атеистическое крыло, а в народе господствовало формальное православие, то теперь ситуация становилась противоположной». «Быть верующим и ходить в храм Божий — это было страшно революционно», — подтверждал в одном из своих интервью лидер группы «ДДТ» Юрий Шевчук, пришедший к вере в конце 1970-х.
Из советского кинематографа и литературы ушли прямые нападки на православие (последним откровенно антирелигиозным советским фильмом стал «Ищу мою судьбу» 1974 года). Правда, образы священников и монахов по-прежнему никак не вписывались в категорию «положительных», но герои фильмов и романов всё чаще, пусть даже мельком или в качестве экскурсантов, заходили в храмы, задумчиво рассуждая о красоте старинных фресок и обрядов, сетуя по поводу бесповоротно разрушенного и утраченного наследия. И если в 1960-м вышедшая в серии «ЖЗЛ» биография Андрея Рублёва авторства В. С. Прибыткова содержала многочисленные проклятия в адрес «невежественных церковников», замалчивавших творения великого мастера, и ряд других дичайших пассажей («История церкви вообще есть история издевательства над народными ценностями», «Христианские проповеди Рублева, его вера в бога, объясняемые эпохой художника, — все это чуждо нам и не может быть принято», и т. п.), то изданная в 1981-м в той же серии безупречная книга В. Н. Сергеева была выдержана полностью в православной традиции. Автору и издательству, конечно, потом досталось от рецензентов, но, во-первых, гораздо больше было рецензий положительных, а во-вторых, репрессиям за такое инакомыслие уже не подвергали. Минул всего-то 21 год, но эпоха была уже совершенно иной.
На торжественном заседании 25 мая 1978 года, посвященном 60-летию восстановления Патриаршества, Патриарх Пимен говорил: «Сколько же верующих объединяет Святая Церковь?
