предпочел, чтобы их делами занимался кто-то другой". Он ворчал о том, что конференция разрушает его планы по полетам на "Корсаре" по Средиземному морю, не говоря уже о съемках в Шотландии; доктор Шахт отметил, что Морган был первым, кто уклонился от участия в конференции. Это был редкий случай, когда Джек дал волю своим чувствам на публике, и лорд Ревелсток сравнил его с "диким бизоном в магазине, торгующем дрезденским фарфором".
В Париже доктор Шахт надеялся добиться существенного снижения репараций и был раздражен неуступчивостью Франции. В свою очередь, он шокировал союзников, предложив Германии вернуть польский коридор и забрать заморские колонии в обмен на высокую стоимость репараций. Чтобы помочь выйти из дипломатического тупика, Оуэн Янг откликнулся на предложение своего молодого помощника Дэвида Сарноффа, который вскоре должен был стать президентом RCA, попытаться провести неофициальные переговоры с Шахтом. Ламонт сказал Сарноффу: "Удачи. Если кто-то и может справиться с этой работой, то это ты". 1 мая русский еврейский иммигрант и немец Хьялмар Шахт впервые ужинали в номере Шахта в отеле "Ройял Монсо". Сразу же возникло взаимопонимание. Шахт когда-то изучал иврит - язык, который Сарнофф выучил во время обучения в раввинате, и в итоге они говорили обо всем - от немецкой оперы до Ветхого Завета. Они также обсудили репарации, и первый ужин превратился в марафонский восемнадцатичасовой переговорный процесс. Позднее Сарнофф приписал себе заслугу в том, что продал Шахту "защитную оговорку", которая увязывала репарации с экономическими показателями Германии. Эта идея примирила Шахта, хотя и ненадолго, с планом.
Джек был в таком восторге от инициативы Сарноффа, что принес ему большой букет спелой французской клубники. Он также сказал Сарноффу: "Дэвид, если ты действительно привезешь подписанный договор, ты можешь получить все, что попросишь, в пределах моего дара". После очередных длительных переговоров в конце мая Сарнофф привез соглашение в отель "Ритц". Джек, пораженный, наклонил свой черный хомбург перед Сарноффом. "Я снимаю перед вами шляпу", - сказал он с поклоном. "И я предлагаю придерживаться своего обещания. Просите все, что хотите, и это будет вашим". Сарнофф попросил у него трубку из меершаума, которую курил Джек. Ее изготовил пожилой лондонский трубочист, который впервые сделал трубку Пьерпонта. Джек зафрахтовал самолет, чтобы кто-то мог слетать в Лондон и привезти трубку Сарнову.
План Янга сократил график репарационных выплат по сравнению с ранее принятым планом Доуза, растянув их на пятьдесят девять лет. В нем также была предпринята попытка деполитизировать германский долг путем его конвертации в обращающиеся облигации. Вместо того чтобы платить союзникам напрямую, Германия должна была расплачиваться с держателями облигаций через новый Банк международных расчетов. Это позволило бы освободить Германию от политического вмешательства и снять ярмо ненавистного офиса генерального агента. Мальчишка Паркер Гилберт покинул Берлин и стал партнером J. P. Morgan, что не удивило немцев. Когда Гилберт предостерег немцев от обращения к за любым иностранным займом сверх займа Янга, Карл фон Шуберт из Министерства иностранных дел Германии разглядел скрытый мотив. Дж. П. Морган собирался разместить крупный заем для Франции, и немецкий заем "рассматривался бы [Гилбертом] как неприятный конкурент проекту Дома Моргана, к которому он, как известно, близок", - сказал фон Шуберт.
Новый Банк международных расчетов, разместившийся в отеле на главной площади Базеля (Швейцария), стал воплощением мечты Монтагу Нормана о месте, где центральные банкиры могли бы формировать международную валютную политику без политического вмешательства. Норман с любовью называл его конфессией. Провинциальному Конгрессу США не понравилось слово "международный", и он отказал Федеральной резервной системе в присоединении к БМР, хотя несколько частных американских банков приобрели в нем акции. БМР переживет "план Янга" и превратится в центральный банк для центральных банкиров, как и предполагал Монти Норман.
В июне 1929 года было объявлено об урегулировании германского долга. Газеты показывали доктора Шахта, склонившегося над Оуэном Янгом, чтобы пожать руку Эмилю Моро из центрального банка Франции. Не успели документы быть подписаны, как на окне загорелась и вспыхнула занавеска - мрачное предзнаменование, указывающее на судьбу плана Янга в Германии, где он окажется не более популярным, чем план Доуза. Доктор Шахт подписал документ с сильным чувством двойственности, настаивая на том, чтобы ответственность за него взял на себя немецкий кабинет министров. Вскоре он денонсирует его и станет любимцем нацистов. Часть займа Янга в размере 100 млн. долл., предоставленная Домом Моргана в июне 1930 г., стала второй и последней попыткой помочь Германии. В отличие от бурного приема, оказанного займу Доуза, заем Янга не вызвал особого энтузиазма. Тем не менее, в 1929 г. Парижская конференция дала ощущение завершения самой неразрешимой проблемы эпохи и способствовала окончательному подъему фондового рынка в Нью-Йорке. Оуэн Янг даже упоминался в качестве возможного кандидата в президенты.
В то время как Джек остался на сезон охоты на тетеревов, Ламонт вернулся в Нью-Йорк. Как правило, партнеры Моргана не принадлежали к той избранной группе финансистов, которые впоследствии могли указывать на их апокалиптические предупреждения о состоянии фондового рынка. (Джо Кеннеди позже говорил, что продал акции, услышав, как его сапожник их рекламирует). Ламонт был сторонником новой экономической эры и считал, что только спад деловой активности может погубить акции. Джордж Уитни считал Федеральную резервную систему "набором проклятых дураков", которые ужесточили кредитование в 1929 году. Единственным провидцем Моргана был Рассел Леффингвелл, бывший помощник министра финансов США, пришедший в "Корнер" в 1923 году из юридической фирмы Cravath, Henderson, Leffingwell, and de Gersdorff. Увлекательный и обходительный человек, Леффингвелл обладал длинным острым носом и копной преждевременно поседевших волос, которые придавали ему мудрость. Он был либералом и иногда демократом. В своем боевом, задиристом интеллектуальном стиле он поносил идеологов как левых, так и правых. Вечный беспокойник, он язвительно отзывался об оптимистичном Эндрю Меллоне: "Тем временем величайший министр финансов со времен Александра Гамильтона становится все богаче на бумаге и думает, что все к лучшему в лучшем из возможных миров".
Леффингвелл придерживался теории "дешевых денег", то есть винил в спекуляциях акциями слишком низкие процентные ставки. В 1927 году Монти Норман посетил Нью-Йорк и попросил Бена Стронга снизить процентные ставки, чтобы снять давление с фунта стерлингов. Стронг согласился и снизил учетную ставку. Леффингвелл считал, что это спровоцировало бум на фондовом рынке. В начале марта 1929 г., услышав сообщения о том, что Монти начинает "паниковать" по поводу "пенистой" ситуации на Уолл-стрит, Леффингвелл нетерпеливо сказал Ламонту: "Монти и Бен посеяли ветер. Полагаю, что нам всем придется пожинать плоды вихря. . . Я думаю, что нас ждет
