— Мне жалко, что они убивать та собака, — сказал он. — Я его любить. Это эти кайова его убить, не мексиканцы. Шесть кайова.
— Ладно, шесть патронов у меня найдется, — заметил Август. — Может, мне удастся отправить этих негодяев туда, куда отправился твой пес.
— Кайова застрелить лошадь Боба, — добавил Ос. — Потом они его поймать. Разжечь костер и за жарить его. Они так всегда делать. Затем старик снова взялся за тачку и покатил ее к берегу реки.
Светало, но вдали равнина казалась еще темной, а небо там, где оно касалось земли, — серым. Хотя Август больше всего любил зарю, именно в этот час он чаще ощущал себя дураком. Ну разве не идиотство ехать вдоль реки Канейдиан одному, представляя собой легкую добычу для любой шайки, и к тому же голодному до крайности? Попал он в такое положение в результате стечения нескольких обстоятельств: неожиданного решения Калла стать животноводом и своего собственного, столь же неожиданного, решения отправиться за женщиной, которая оказалась дурой настолько, что влюбилась в Джейка Спуна. Все это бессмысленно, но тем не менее было что-то такое во всех этих идиотствах, что ему нравилось. Разумные действия, которые он пытался предпринять раз или два за свою жизнь, практически немедленно оказывались жуткой скукой. Все кончалось пустяками, усердной пьянкой и беспечной игрой в карты. Гасу всегда казалось, что в его безумствах куда больше жизненного азарта.
Солнце уже коснулось травы, а он все ехал и ехал вдоль дороги из бизоньих костей.
55
Мартышку Джона безумно раздражало ее молчание.
— Черт побери, я вырежу тебе язык, если ты не будешь им пользоваться, — сказал он однажды, сбил ее с ног, уселся на нее и поднес свой огромный нож к ее лицу. Песья Морда пригрозился пристрелить его, если он не оставит ее в покое. Лорена была уверена, что Мартышка Джон вполне способен вырезать ей язык. Лорене никогда не приходилось иметь дело с таким отвратительным мужиком. Он был даже хуже Ермоука и индейцев, хотя и те казались ей достаточно омерзительными. Она закрыла глаза, ожидая прикосновения ножа, но Песья Морда щелкнул затвором ружья, и Мартышка Джон не рискнул к ней подступиться. Но он продолжал сидеть у нее на груди, споря с Песьей Мордой по поводу ее постоянного молчания.
— Зачем тебе, чтобы она разговаривала? — спросил Песья Морда. — Я бы тоже не стал с тобой, чертовым старым негодяем, разговаривать.
— Она же может говорить, черт бы ее драл, — ругался Мартышка Джон. — Селезень сказал, она с ним разговаривала.
— Это ее дело, не хочет, пусть не говорит, — настаивал Песья Морда. Он был худ и напоминал ворону, но в глазах светилась сумасшедшинка, и Мартышка Джон никогда не заходил с ним слишком далеко.
— Да мы же ее купили, — возразил он. — Все свои шкуры за нее отдали. Она должна делать, что ей велят.
— Ты за свои проклятые деньги получаешь достаточно, — заметил Песья Морда. — Да и большинство шкур были мои.
— Старый негодяй, — добавил он.
Мартышка Джон был старым коротышкой. Волосы грязно-белого цвета, меньше пяти футов роста, и при этом до крайности мерзок. Дважды он выхватывал из костра палки и бил ее ими. Ей ничего не оставалось, как свернуться в клубочек. Ее спина и ноги вскоре покрылись синяками и ожогами. Она знала, что ей достанется еще больше, если Мартышке Джону удастся остаться с ней на более продолжительный срок, но Песья Морда владел половиной ее и старался держаться поближе, чтобы его капиталовложение не слишком пострадало.
Хотя она видела, как Мартышка Джон и Песья Морда расплачивались с Синим Селезнем шкурами, оказалось, что они не являются ее единственными владельцами, потому что каждый раз, когда появлялись индейцы-кайова, а появлялись они каждые два-три дня, они тащили ее в свой лагерь, а белые мужчины и не пытались их остановить. Индейцы и белые явно ненавидели друг друга, но и те и другие слишком боялись Синего Селезня, чтобы сцепиться.
Синий Селезень единственный из всех не выказывал к ней никакого интереса. Он украл ее на продажу, вот он ее и продал. Совершенно очевидно, ему было глубоко безразлично, что они с ней сделают. Когда он бывал в лагере, то по большей части либо чистил пистолет, либо курил и даже не глядел в ее сторону. Если Мартышка Джон наводил на нее страх, то от Синего Селезня она была просто в ужасе. Его холодные, пустые глаза пугали ее больше, чем злоба Мартышки Джона или безумие Песьей Морды. Она и раньше-то была не слишком разговорчива, но ее молчание в лагере отличалось от ее старого молчания. В Лоунсам Дав она часто скрывала слова, но всегда могла найти их и случае необходимости; ведь вспомнила же она их сразу, стоило только Джейку появиться.
Теперь она совсем лишилась способности говорить, она могла только бояться. Двое белых постоянно говорили об убийствах. Синий Селезень на эту тему не распространялся, но она видела, что он убивает не задумываясь. Каждый день она не рассчитывала дожить до вечера. Она все еще не умерла только потому, что мужчины не успели насытиться ею. Когда она им надоест, они ее убьют. Она пыталась вообразить, как это случится, но нe могла представить себе эту картину. Она лишь надеялась, что умрет не от руки Синего Се лезня. Она была так грязна и от нее настолько дурно пахло, что приходилось удивляться, что мужчины все еще хотят ее, но, разумеется, они сами были еще грязнее и воняло от них куда хуже. Они разбили лагерь недалеко от ручья, но никто из мужчин никогда не мылся. Мартышка Джон несколько раз говорил ей, что он с ней сделает, попытайся она убежать, ужасные вещи, вроде того, что говорил ей Синий Селезень в то утро, когда украл ее, только еще хуже. Он обещал ей зашить ее суровыми нитками так крепко, что она не сможет помочиться, и будет наблюдать за ней, пока она не лопнет.
Лорена пыталась отключиться, когда он вел такие разговоры. Она умела молчать, теперь она училась не слышать. Иногда ей казалось, что она вот-вот научится умирать. Ей этого так хотелось, и она представляла себе, как они разозлятся, когда однажды утром обнаружится, что она умерла, и они уже не могут использовать ее.
Но ничего не получалось. Она воображала себя мертвой, но не умирала, как и не пыталась убежать. Она не имела понятия, где находится, потому что вокруг, насколько мог видеть глаз, расстилались равни ны, пустые и голые. У них лошади, они сразу поймают ее и сделают с ней что-нибудь или отдадут индейцам. Мартышка Джон ей также грозил тем, что сделают с ней индейцы, если им представится случай. По вечерам они в основном и говорили о том, что делают индейцы с пленниками. Она им верила. Часто, когда бывала с индейцами, она испытывала животный ужас. Они делали с ней что хотели, но этого им было недостаточно. Она замечала, как они на нее смотрят, после того как кончат, и эти взгляды пугали ее куда больше, чем угрозы Мартышки Джона. Они лишь смотрели, но бы ло в их взглядах нечто такое, что заставляло ее желать смерти, чтобы никогда об этом не думать.
Синий Селезень то появлялся, то снова исчезал. Иногда он оставался в лагере, где постоянно точил свой нож. В другие дни он уезжал. Иногда кайова уезжали с ним вместе, в другие дни они сидели в лагере и бездельничали. Мартышка Джон ругал их, но они не обращали на него внимания. Они смеялись над стариком и смотрели на него тем же взглядом, что и на Лорену. Ведь не только над женщинами они умели из деваться.
Однажды индейцы нашли охромевшую корову, которую бросило стадо. У коровы треснуло копыто, и она едва передвигалась на трех ногах. Индейцы пригнали ее в лагерь, подталкивая своими копьями. Затем один ударил ее топором по голове, и корова упала замертво. Другой вспорол ей живот и принялся вытаскивать киш ки. Они отрезали куски белых кишок, выдавливали оттуда содержимое и жадно ели его. «Вот это он обещал сделать со мной, — подумала Лорена. — Вытащить мои кишки, как у этой коровы».
— Ты только посмотри на этих чертовых кишкожралов, — сказал Песья Морда. — Да будь я проклят, чтобы я ел их сырьем.
