трусов пачку сигарет.
– Жалко бухло, но хоть это сумел запихнуть, – с довольным видом шепчет он. – Сиги во всем лагере кончились. Полезная вещь.
Я беру одну, он зажигает, я курю второй раз в жизни и пытаюсь не закашляться как четырнадцатилетка, дышу легким поверхностным дыханием, впускаю в себя дым крошечными порциями. Рот наполняется вкусом жженого мусора, легкие свербит, я вспоминаю тот день, когда мы тащились по дороге, и думаю о Мартине, а потом чуть не начинаю плакать и вдруг замечаю, что меня перестало трясти, мне не страшно, все хорошо.
Кто-то стучит по стеклу – опять тот паренек, что в кепке с надписью «Нью-Йорк», хотя наверняка в Нью-Йорке он ни разу не бывал; он торжествующе держит высоко перед собой канистру с бензином. Я опускаю окно.
– Угощаем, – радостно произносит он и протягивает мне канистру. – За историю с лопатой. У моей тетки не все дома. – Он оглядывается по сторонам, а потом наклоняется ближе к автомобильной двери: – Можешь от меня еще вот это получить, – робко добавляет он и выставляет напоказ темные очки.
Я беру их, примеряю, смотрю на него будто сквозь закопченную пелену, а потом вижу себя в отражении зеркала заднего вида, и страх, словно диарея, устремляется куда-то вниз и формируется в плотный комок где-то в районе диафрагмы.
Я не отвечаю, сижу на водительском месте, будто примерзла к нему.
– На тебе красиво смотрятся. Можешь забрать, – повторяет он. – Но за это я хочу поцелуй.
Я наклоняюсь через окно и целую его, быстро, не размыкая губ, и от всей души надеюсь, что в моем дыхании мерзкий сигаретный привкус. Потом завожу мотор и быстро выворачиваю на дорогу.
* * *
Не так все должно было быть. Когда я в первый раз соврала про свой возраст, а потом набилась в водители, в моих мечтах это… не знаю, но как-то по-другому это было. Он бы стоял и раздавал воду, я бы проехала мимо, приспустила стекло, может, даже и не сказала бы ничего, просто подняла бы задиристо бровь, а он бы бросил все и запрыгнул ко мне в машину, и мы бы помчались куда-нибудь подальше в лес, нашли там волшебное озеро, как в книжках о троллях, в детстве, в гостях у бабушки, на мне было бы офигенно красивое бикини, а в озере плавали бы водяные лилии и все такое.
Или же он сидел бы где-нибудь на пляжной вечеринке вместе с ней и ее нелепыми дружками-скаутами, и тут вдруг я бы прикатила на красно-желтом автомобиле, и все бы сначала стали интересоваться, что это за крутая стокгольмская девчонка приехала, парни бы просто стояли, разинув рты от удивления, а девчонки глядели бы с завистью, и я бы чувствовала себя гангста-рэпершей, и аудиосистема в машине была бы врублена на полную катушку, и время бы остановилось, когда я открыла бы дверцу, вылезла наружу и, продефилировав по песчаному пляжу прямо к нему в роскошных босоножках на высоком каблуке, сказала: «Теперь ты мой, беби».
Но аудиосистема в машине без блютуса и проигрывает только диски, да и вообще она такая же раздолбанная и усталая, как я сама; после того как я с трудом помогла Эмилю выбраться с пассажирского сиденья и препроводила его до домика в нашем лагере, где расположился медпункт, у меня едва хватило сил усесться обратно в машину, приехать сюда и резко затормозить перед унылой коттеджной новостройкой с выжженно-мертвым и плоским, как теннисный корт, газоном, нет в этом ничего триумфального, ничего авантюрного, в сухом остатке только чувство голода и дурноты, да еще несвежее дыхание.
Они сидят на диванчике в тени под стеной, уткнувшись в свои телефоны, перед ними почти пустые миски с остатками лапши на донышке, на земле в наполненном водой красном пластмассовом ведерке плавают несколько банок лимонада; я ехала два часа без остановки и без кондиционера, так что не задумываясь наклоняюсь и беру «Фанту экзотик», наверное, раньше в воде был лед, а теперь она теплая как моча, но мне плевать, я просто открываю банку, напиток льется в рот сладким шипучим чудом.
– Красивые очечи, – говорит Линнея с каменным лицом. – Новые?
– Не, винтаж, – отвечаю я, делая еще глоток. – Специальная коллекция от «Иваны Хельсинки». Примерь.
– Вилья… – Пума обеспокоенно переводит взгляд то на нее, то на меня. – Что ты тут делаешь? С тобой все хорошо?
– Примерь.
Я протягиваю очки Линнее, она широко улыбается и насаживает их себе на нос.
Я смотрю на нее во все глаза:
– Можешь пройтись туда-сюда?
– Вилья? – повторяет Пума.
Я судорожно сглатываю. Только не расплакаться. Черт. Не плакать.
– Линнея, пожалуйста, встань и пройдись туда-сюда.
Она наморщивает лоб, но делает, как я прошу, поднимается с садового диванчика и делает несколько шагов по газону. Я отступаю немного, обхожу ее, чтобы поменять ракурс, ищу подходящий угол зрения.
Может, правда?
– Убери волосы назад.
– Вилья, хватит, – вздыхает Пума, – что за хрень ты вообще…
– Все норм, – обрывает его Линнея. Она смотрит на меня с серьезным видом и заправляет темные волосы за уши: – Так?
Я гляжу на нее как дура:
– Нет. В хвостик.
Линнея захватывает свою копну в кулак и оттягивает вверх:
– Так?
Мамаша, любительница потертой роскоши, лет тридцати пяти, волосы небрежно прибраны, она быстрым шагом подходит ко мне, маме, Бекке и Заку и разговаривает зло и торопливо, у нее огромные очки в ретростиле, черные дужки украшены белыми и розовыми фальшивыми камушками, посверкивающими на солнце, я думаю, что очки офигенно красивые, кошусь на папу, мне интересно, узнал ли он их тоже, потом смотрю на автомобиль и на буквы, и в голове проскакивает – Лана Дель Рей.
Чуть вздрогнув, я опускаюсь на траву, ощущение, словно сейчас упаду в обморок, за весь день я успела съесть полбулочки. Линнея достает еще одну банку, открывает и протягивает мне, я делаю несколько больших глотков, сдерживая отрыжку, волосы у меня в полном беспорядке, на мне старая, мокрая от пота футболка, я рыдаю как белуга, но всему же есть предел.
* * *
Мы все трое сидим на переднем сиденье, сама не знаю почему, хотя нет, знаю, конечно: кто-то из них должен быть впереди и помогать мне следить за дорогой, и если бы я сидела только с ним или только с ней, было бы довольно напряженно, так что они вдвоем втиснулись на пассажирское место, она сидит у него на коленях, и у нее получается, чтобы это выглядело как-то даже элегантно, словно она не весит ни грамма, думаю, она пальцами ног упирается в дверцу машины,
