- Фамилия?
- Кожевников.
- А имя, отчество?
- Тимофей Иванович.
- Что у вас с плечом?
- Да это осколок его немного попортил.
- Вы откуда?
- Из-под Москвы.
- Давно воюете?
- Очень давно. Всю первую мировую войну провоевал. И в этой - в первый день пошел в ополчение, и вот до сегодняшнего дня.
- В каких войсках служили?
- Все время в пехоте. И в империалистическую, и теперь.
- Сколько раз ранены?
- Четыре раза в империалистическую. А в нынешнюю вот это - двинул он головой в сторону левого плеча - седьмая.
- Товарищ майор, - обратился я к хирургу - осмотрите рану у Тимофея Ивановича.
Через некоторое время он доложил мне: "Рана еще открыта. Надо в медсанбат, минимум на месяц".
- Тимофей Иванович, - подошел я, - вот майор говорит, что вам еще месяц надо лечиться, но если вы можете дождаться конца осмотра, то я хотел бы с вами еще поговорить. Вы можете выйти из строя, можете присесть или прилечь. Но если вам трудно ожидать, я прикажу отправить вас в медсанбат.
- Нет, я подожду.
Закончив осмотр, я снова подошел к нему.
- Тимофей Иванович, я думаю, что Вам уже хватит воевать в пехоте. Один из солдат моей личной охраны тяжело ранен и уже вряд ли вернется до конца войны. Если Вы не возражаете, я сохраню эту должность для вас. Подлечитесь и займете ее.
- Да если служить в штабе, то зачем мне медсанбат. И так заживет. Если вы берете меня в свою охрану, то я готов начать службу сейчас.
Я посмотрел на хирурга. Он спросил у меня:
- А на передовую охрана вас тоже сопровождает?
- Да! Но только не оба, а один из двух. Поэтому Кожевникова пока что можно и не брать.
- Ну, тогда что же. B штабе есть фельдшер. Значит, уход за раной будет обеспечен такой же, как и в команде выздоравливающих. А нести какую-нибудь службу мы заставляем и в команде выздоравливающих.
На том и порешили. Тимофей Иванович был направлен в комендантский взвод.
Сблизились мы с Кожевниковым очень быстро. Правда, близость эта была странной. Он молчун. Каждое слово из него, что называется, клещами тащить надо. Только иногда он вдруг начинал объясняться мне в любви. Долго я не мог понять причину этих приливов. Потом, наконец, догадался. Его общительность просыпалась под влиянием хорошей выпивки. Пить он мог невероятное количество. И при том не пьянел. И ничем не обнаруживал, что выпил. Можно было только поражаться, когда я, узнав об изрядном его возлиянии, подходил и спрашивал: "Тимофей Иванович, а вам не тяжело стоять на посту?", - а он в ответ на это, глядя на меня глазами ребенка, удивленно тянул:
- Мне? А почему мне должно быть тяжело?
- Ну, вы же выпили?
- Я-а? Да разве это выпивка.
Только что запах остался. А ни в одном глазу. И действительно не было никаких признаков опьянения. Так я эти признаки ни разу и не видел. Только наблюдением установил, что после хорошей выпивки его тянет на разговор со мной. Ни с кем другим. Только со мной. По этому признаку я и научился узнавать, когда он крепенько хватил. Он ко мне был безусловно привязан, хотя ни в чем это обычно не выражалось. Я к нему тоже привязался. Но тут причина ясна. Меня привлекла его основательность в боевом отношении. Так получилось, что в первый же его выезд мы попали в сложную ситуацию. Наблюдательный пункт 129 полка, куда я поехал в сопровождении Тимофея Ивановича, был внезапно окружен венгерской частью. По дороге туда, мы опасности не заметили. Тропу, по которой мы поднимались на довольно крутую гору, занимаемую наблюдательным пунктом полка, противник, к моменту нашего проезда, еще не перерезал. Но разведчики, которых Александров, после нашего приезда послал по этой тропе в один из своих батальонов с приказом деблокировать полковой НП, натолкнулись на венгров, были обстреляны и возвратились на НП.
Вскоре после нашего прибытия венгры пошли в атаку на высоту. Двигаясь вверх по крутому склону, они вели непрерывный огонь из автоматов разрывными пулями, ввиду чего треск стоял везде. Под горой трещали автоматы, на верху в нашем расположении - разрывные пули. Кто-то испуганно вскрикнул: сюда прорвались. Тимофей Иванович, который сосредоточенно распихивал по карманам обоймы патронов, буркнул: "А-а, детские игрушки. Хотят панику создать треском своих пулек". Потом обратился ко мне: "Разрешите пойти в траншею - помочь. Там сейчас каждый человек нужен. А здесь делать нечего. Если они залезут в траншею, то тогда моя охрана мало пользы Вам принесет".
- Много вы там пользы принесете со своей винтовкой. Автомата не захотели взять, а теперь с чем воевать? Берите хотя бы мой, а мне уж оставьте винтовку.
- Да зачем мне этa пукалка. Я с винтовкой в горах любую атаку отобью. Пока они будут царапаться на высоту, я на выбор всех перещелкаю.
В это время Александрову доложили, что венгры залегли под огнем с высоты, но накапливаются и явно готовятся к новой атаке. Александров поднялся: "Всем в траншею!" (Траншея была проложена вокруг всей высоты.) Он сам одел каску и взял автомат. Обратился ко мне: "Разрешите мне идти. Для вашей охраны остаются кроме вашего солдата мой связист и разведчик".
- Нет, я тоже в траншею. Пойдемте, Тимофей Иванович!
Мы вышли. Кожевников уверенно повел меня. Выглядело, как будто он давно знает эту высоту. Интуиция это или он успел осмотреться, когда мы приехали, но мы с ним заняли удобнейшую позицию. Через несколько минут венгры поднялись и пошли вверх по склону.
- Ну вот, что вам делать с вашим автоматом. До противника не менее 200 метров. Только неучи и трусы стреляют из автомата на такое расстояние, а я из своей винтовки вот того офицерика сейчас сниму. - И не успел я как следует рассмотреть фигуру, на которую он указывал, как она свалилась.
"А теперь вот этого... и вот этого... и еще этого..." За каждым выстрелом кто-то сваливался. Вставляя новую обойму, он как важнейший секрет сообщил мне: "Не успею дострелять эту обойму, как та часть цепи, что я обстреливаю, заляжет. Редкий винтовочный огонь без промаха нагоняет панический страх". И действительно, вторая обойма положила значительный участок цепи. Офицеры бегали вдоль нее, кричали, поднимали людей, но пошла в дело третья обойма, и начали падать эти офицеры. Весь участок цепи, находящейся в зоне обстрела винтовки Кожевникова, вжался и землю.
- Сколько же вы, Тимофей Иванович, наделали сегодня вдов исирот, раздумчиво произнес я.
- А ни одного.
- Как так?
- А я их не убиваю. Я только подстреливаю. В ногу, в руку, в плечо. Зачем мне их убивать? Мне надо только, чтоб они ко мне не шли, чтоб меня не убили. А сами пусть живут. Пуля штука нежная, чистая. Так что раны не тяжелые - быстро заживают и последствий не оставляют - не то, что от грубого и грязного осколка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
