— Осторожнее, ты чуть не раздавил муравейник.
«Как они неосторожны», — подумала Джоан Хайаси. Она молча смотрела, как Перси Х берет лазерное ружье Пола и бросает его с обрыва. После этого огромный предводитель ниг–партов рассмеялся злорадным смехом победителя. Даже направляясь ко входу в пещеру все еще продолжал негромко посмеиваться.
Джоан снова уставилась на муравейник у своих ног. И вдруг нахмурилась.
Что–то обеспокоило муравьев. Вместо того чтобы как прежде стройными рядами бежать по своим делам, они начали бесцельно суетиться.
Раздался стон, и она удивленно подняла голову.
Пол Риверз с трудом поднимался на ноги, отчаянно мотая головой, чтобы хоть немного придти в себя. Он бросил взгляд в сторону выхода, заметил там Перси Х и, хотя все еще не оправился от удара, пошатываясь, бросился к Перси. Тот оглянулся, увидел приближающегося Пола и нырнул в пещеру. Через мгновение Пол тоже исчез в темноте. До слуха Джоан донесся шум борьбы, а потом приглушенный, дикий крик, вслед за которым наступила тишина.
Выждав немного и не услышав больше ни звука, она нагнулась, чтобы получше разглядеть муравьев. Внезапно рядом с ней упала птица, крылья ее все еще трепетали. Потом еще одна. И еще.
У Джоан мелькнула забавная мысль: «Пошел птичий дождик!»
В сознании маршала Коли мелькнула мысль одного из лидеров часовой фракции, мысль, в которой сквозило раздражение.
— Меккис подключился!
Коли пожал плечами. «Какая теперь, — подумал он, — разница?»
Он потянулся языком к пусковой кнопке, ничуть не встревожившись странным изменением освещенности и ощущением дежа вю, как будто он проделывал это уже не в первый раз.
«Должно быть, это просто возбуждение», — решил он.
Потом ему показалось, что пусковая кнопка удаляется от него. Язык его вытягивался, стал длиннее тела и продолжал расти, однако кнопка оставалась все так же далеко. В рожденном паникой озарении Коли предположил — и совершенно правильно — что кнопка удаляется от него не в пространстве, а во времени.
«Что происходит?» — спросил он у Великой Общности и, как бы в ответ на свой вопрос, внезапно ощутил в себе сознание изменника Меккиса.
Меккис думал: «Ну, вот, великая и могучая Общность, я, Рудольф Балкани, убиваю тебя, и ты знаешь, что я убиваю тебя, и ты еще долго–долго будешь сознавать это. А ну, черви, убирайтесь–ка вы в камеру сенсорной изоляции!»
Пытаясь сообразить, кто он такой, Коли понял, что не может вспомнить своего имени. Он точно знал только одно: он не Меккис и не Балкани. Он кто–то, кто собирался нажать кнопку. «А–а, знаю, — сообразил он, — я — Перси Х! И вдруг осознал, что находится в пещере, в недрах теннессийских гор, и тянется темным пальцем к кнопке на небольшой, но почему–то бесконечно могущественной машине.
А потом свет вдруг стал искривляться, искривляться и искривляться, сворачиваясь в зеленовато–серую трубу, превращаясь в туннель, по которому медленно, год за годом, двигался темный палец.
«Если решил воспользоваться этой штукой, — подумал он, — то не говори об этом мне. Не желаю этого знать».
А потом почувствовал, как в его, Перси–Коли–Балкани руку впивается игла.
Темный палец, добрался, наконец, до кнопки. За ним в немом ужасе следило бесчисленное множество глаз, а все звезды во вселенной возопили в болезненном восторге. Темный палец нажал кнопку, и армии сверкающих призраков стали то появляться, то исчезать, как в фильме, который прокручивают на проекторе с головокружительной скоростью: разные сцены накладывались одна на другую. Звучала и музыка, причем, тоже в безумном темпе. Звуки были такими высокими, что расслышать их могли бы только некоторые животные. Но и он почему–то их слышал.
А потом палец сломался, и искривленный свет, неспособный выносить напряжения, тоже сломался, и когда звук внезапно исчез, а свет растворился в темном ничто, в пустоте мелькнула его последняя мысль: «Кто же я?»
Превращаясь в темноту, он не смог ответить на собственный вопрос — ведь темнота не может говорить. И думать. И чувствовать. Она может лишь видеть.
14
У себя в комнате, лучшей во всем отеле, Гас Свенесгард стоял перед треснутым зеркалом на комоде и чокался с собственным отражением дорогим, еще довоенным скотчем «Катти Сарк».
— За будущего владыку мира! — провозгласил он и залпом осушил высокий надтреснутый стакан. Уже начал проявляться эффект необычного освещения — поле зрения резко сузилось, а свет вдруг посерел. Однако Гас не обратил на это внимания, сочтя это результатом солидной порции выпитого.
«Да, это пойло, — подумал он с пьяным одобрением, — забирает что надо!»
В этот момент свет погас.
«Надо бы вызвать Тома–электрика», — с раздражением подумал он.
Но когда он попытался крикнуть, ничего не произошло. Такое ощущение, понял он, будто у него нет не только голосовых связок, но и губ, и языка. Он попытался поднять руку и коснуться лица… Но обнаружил, что и рук у него нет.
Кроме того, обнаружил он, отсутствуют и ноги, и тело.
Он прислушался, но в темноте не расслышал ни единого звука. Даже биения собственного сердца. «Боже мой, — подумал он, — да я же мертв!»
Он напряженно пытался ощутить хоть что–нибудь, пусть даже это будет проблеском его собственной мысли. Однако единственное, что ему удалось, так это вспомнить смутный расплывчатый образ того, что он видел в момент, когда исчез свет: свое собственное отражение в старом треснутом зеркале.
Теперь, ощущая себя не личностью, а бесплотным духом, он вперился в собственное псевдоотражение и ощутил внезапное и глубокое отвращение. Вся эта избыточная плоть, эта вечно потная, омерзительная жирная плоть! Он отшатнулся от нее, с облегчением наблюдая, как она становится все тоньше и тает вдали.
Его охватило чувство необычайной свободы, как будто теперь он, освободившись от своего физического тела, мог беспрепятственно отправиться куда угодно сквозь пространство и даже время.
«Так вот, значит, каково это, — сказал он себе, — быть ангелом».
«Произошла какая–то ужасная ошибка», — подумал во тьме Меккис.
Это никоим образом не походило на то, чего он ожидал на основании «Терапии небытия» доктора Балкани. Он ожидал каких–то ужасов, галлюцинаций, разнообразных гротескных и фантастических образов, или, возможно, световых эффектов, каких–нибудь вращающихся разноцветных дисков. Все, что он читал в работах, книгах и монографиях Балкани, плюс то, что он слышал о проекторах иллюзий, используемых ниг–партами…
«А вот ничто, — подумал Меккис. — Ничто — это неправильно».
Еще болезненнее, чем сами ощущения, была мысль о том, что Балкани оказался неправ, коренным образом неправ.
«И зачем я только так обманывал сам себя? — недоуменно спрашивал он сам себя. — Ведь я не Балкани. Я даже не червь по имени Меккис. Я всего лишь часть, а не целое: я — один из органов необъятного существа, называемого Великая Общность, только я орган, больной раком, и теперь я, наконец, убил то целое, частью которого являлся».
Без помощи сущиков ни один ганимедянин из правящего класса не сможет продержаться и нескольких дней. А в этой темноте ни он, ни кто–либо другой не сможет позвать ни единого сущика.
«Это смерть, — подумал Меккис, смерть для всех нас. — Но я представлял ее совсем не такой. Я думал, что смогу насладиться муками своих недругов из Общности, верил, что это будет величественный и зрелищный конец, вроде заключительных аккордов торжественной симфонии. Но все оказалось не так.
Это просто ничто, абсолютное ничто. И я в нем совершенно одинок».
Где–то в пустыне сознания ганимедского администратора вдруг послышался едва различимый шепот: «Твоя смерть… будет гораздо хуже». Оракул. И он говорил правду.
«Я не справился, — подумал Пол Риверз, лежа во тьме. — Я уже схватил его за глотку, но он оказался слишком силен, и мы схватились слишком близко от машины. Он каким–то образом ухитрился дотянуться и включить ее. И теперь наконец часы остановлены».
Однако Пол не стал впадать в панику. Еще не время сдаваться. Он постарался расслабиться и вернуть себе ясность мысли. Поскольку сейчас его ничто не отвлекало, это оказалось довольно просто.
«Такое впечатление, — наконец решил он, — что моя автономная нервная система справляется с телом вполне удовлетворительно. Сознание все еще функционирует, находится под влиянием каких–то внешних факторов, берущих начало в физическом теле. Мое тело, как и сознание, также вполне дееспособно, хотя с уверенностью такого утверждать нельзя, поскольку, возможно, это лишь приказы моего мозга».
Для пробы он велел своей руке двинуться в направлении машины, но тут же столкнулся с новой проблемой: теперь он не знал, где верх, а где низ, не говоря уже о том, где находится машина. Лишенный осязания, он не мог действовать.
