- Они думали, что если их больше, так они сильнее. А ведь не так. Правда, Полещук?
- Правда, правда, товарищ старший лейтенант.
Гусев рассмеялся:
- Они думали, что мы такие же, как они! Разве они понимают, за что мы деремся? Разве они могут понять? Верно, Полещук?
- Верно, верно!
- Думали сломить нас железом, а мы крепче железа! Правда, Полещук?
- Правда, правда...
Когда Гусева вынесли на носилках из землянки и он понял, что его сейчас увезут с острова, он, видимо, огорчился. Слишком важная часть его жизни прошла здесь, среди этих голых камней. Поворачивая бледное свое лицо, с жадностью оглядывал он и старую башню маяка, и кирпичную трубу сгоревшего домика, в котором он жил, и разбитые снарядами брустверы, и каменистую землю, усыпанную осколками металла, и чаек, круживших над волнами. Здесь он, комендант этого маленького острова, работал, мечтал, учил, учился, сражался и, победил. И, глядя вокруг, он хотел, казалось, увезти остров с собой.
Глава одиннадцатая.
Труды и мечтания
1.
Первого декабря Лунин внезапно получил письмо.
Это было из ряда вон выходящее происшествие. Все в полку знали, что командир второй эскадрильи никогда не получает писем. Сколько разных предположений высказывалось по этому поводу в землянках техников, в кубриках летчиков, на командных пунктах эскадрилий, в обоих камбузах командирском и краснофлотском! И вдруг - наконец-то! - сложенный треугольником лист сероватой тетрадной бумаги, на котором написано: "Константину Игнатьевичу Лунину".
Прежде чем попасть в руки к Лунину, письмо обошло весь полк, вызывая всеобщее любопытство. Сначала его принесли в избу, перед которой росла раздвоенная береза. В избе Лунина не было, но зато здесь находился инженер полка Федоров, который заходил сюда иногда после обеда, чтобы вздремнуть полчаса в тишине на лунинской койке. Приняв треугольное письмо, инженер повертел его перед своим лицом и внимательно рассмотрел все штемпеля. Отдыхать он раздумал и, натянув сапоги, тотчас же направился на командный пункт второй эскадрильи, где надеялся застать Лунина.
На командном пункте эскадрильи Лунина тоже не было. Зато находились там два летчика - Кузнецов и Хаметов. Приняв от инженера письмо, Хаметов с крайне многозначительным видом показал его Кузнецову.
- Гвардии майор еще, вероятно, обедает, - сказал Кузнецов и приказал вестовому Хромых немедленно отнести письмо в лётную столовую.
Лунина не оказалось и в столовой. Но обед еще не кончился, и за столиками сидело немало летчиков всех трех эскадрилий. Появление Хромых с письмом, адресованным Лунину, произвело на всех большое впечатление. С разных столиков закричали, что майор Лунин вместе с Ермаковым и Проскуряковым десять минут назад направился на командный пункт полка. Нашлось много желающих сбегать туда и немедленно отнести письмо. Но Хромых вовсе не собирался доставлять им такое удовольствие. Крепко зажав письмо в своем большом кулаке, он зашагал к командному пункту полка.
В землянке командного пункта полка Проскуряков, Ермаков, Шахбазьян, Лунин и Тарараксин разглядывали большую карту, разложенную на столе. Это была карта Сталинградской области, - карта, которой Шахбазьян, обладатель множества карт, сейчас особенно дорожил. Каждый день он наносил на нее всё, что узнавал из сводок Совинформбюро об окружении немецких войск под Сталинградом. Расположения фронтов, беспрестанно менявшиеся, он вычерчивал разноцветными карандашами, направления ударов отмечал стрелками, и карту его, чудо наглядности, мечтал посмотреть каждый человек в полку.
В передаче письма Лунину приняли участие все присутствующие:
- Вам письмо, товарищ гвардии майор.
- Возьмите письмо, майор.
- Константин Игнатьевич, тебе письмо.
Оторвавшись от карты, все с любопытством вглядывались Лунину в лицо. И все заметили, что он побледнел. Рука, которой он взял письмо, слегка дрожала. Он осмотрел его с одной стороны, потом повернул и осмотрел с другой, словно не решаясь раскрыть. Однако, видя, что на него смотрят, совладал с собой и развернул сложенный треугольником лист.
Едва он прочитал несколько первых строк, как побледневшее лицо его густо покраснело.
- Это от Серова, - сказал он. - От нашего Коли Серова.
Глаза его блестели от радости.
- Да ну! - воскликнул Проскуряков громовым голосом - Значит, он жив!
С тех пор как Серова увезли, они ничего о нем не знали и уже стали сомневаться, жив ли он.
- Что ж он пишет?
- Где он?
Письмо Серова, написанное крупным, неровным почерком, было кратко, и сведений извлечь из него удалось немного. Долгое свое молчание Серов объяснял тем, что не надеялся когда-нибудь вернуться в полк. "Только сейчас появилась надежда, что буду еще в полку, - писал он - Если не летчиком, то хоть писарем в вещевом складе. Нахожусь я в госпитале в городе Барнауле, в четырех тысячах километров от фронта. В общем, почти здоров, но осталась одна пустяковина, которая пока задерживает..."
Далее Серов просил Лунина написать ему подробнее о полке, а также передать привет командиру, комиссару и всем, всем, кто его еще не забыл. Кончалось письмо довольно грустной мыслью: мы, мол, с вами оба бобыли, и вы должны понять, что полк для меня - единственный дом родной. А после подписи приписано было мелко-мелко: "Если есть на мое имя письмо, перешлите".
Все сразу поняли, от кого Серов ждет письмо.
- Так она ему и напишет, держи карман шире! - хмуро проговорил Проскуряков.
В полку твердо укоренилось мнение, что женщина, в которую Серов был влюблен перед войной, намеренно порвала с ним. И, любя Серова, все осуждали ее бесповоротно.
- Оно и к лучшему, что она не пишет, - сказал капитан Шахбазьян. - По крайней мере, она себя этим обнаружила. Он погорюет, да другую найдет. Разве такой он женщины достоин?
- Чёрт ли в ней! - сказал Тарараксин. - Важно, что он сам жив и поправляется.
Добрые, близорукие глаза Тарараксина за стеклами очков сияли радостью: он любил Серова.
- Уж вы напишите ему, Константин Игнатьич, как мы его все ждем, сказал Ермаков. - Да я и сам ему напишу...
Счастливая весть о том, что от Серова пришло письмо, облетела весь полк за каких-нибудь полчаса. Вестовой Хромых, шагая вслед за Луниным на командный пункт эскадрильи, улыбался и всё повторял:
- Значит, жив наш старший лейтенант... Так, так... А я уж не чаял о нем услышать... Значит, жив...
Молодые летчики второй эскадрильи весть о том, что Серов, один из тех легендарных "рассохинцев", жив и, может быть, скоро вернется в полк, чтобы летать вместе с ними, приняли как весть о чуде. И на аэродроме у самолетов, и в столовой, и вечером в кубрике без конца говорили они о предстоящем возвращении Серова. На Лунина они поглядывали ласково и многозначительно: им уже по собственному опыту было известно, что такое боевая дружба, и они понимали, что творилось в его душе.
