Маккейди недоуменно покачал головой. Он видел только ее.
– Трудно сказать. Сейчас довольно темно. Скалы, траву, какие-то деревья. – Джессалин недовольно фыркнула, и Маккейди весело рассмеялся. – Ну хорошо. Я вижу железную дорогу. Мою дорогу.
Джессалин еще крепче стиснула его руку и поднесла ее к груди. Он смотрел на ее лицо, на четко очерченные скулы, на полные губы. При мысли о том, что она принадлежит ему, Маккейди почувствовал благоговение. Благоговение и сладостную боль.
– Разве ты не понимаешь? – возбужденно продолжала Джессалин. – Даже если бы им удалось остановить тебя, идея все равно бы развивалась. Ведь ты уже столько сделал. И вот это, эта железная дорога – она изменит мир. Это – будущее. – Она повернулась и посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. – А вот это – наше будущее. – Медленно она подвела его руку вниз, к животу, и неожиданно гортанно рассмеялась. Наклонившись, она потерлась щекой о его грудь. – У нас будет ребенок, Маккейди.
Глаза защипало от слез, и он только и смог выдохнуть:
– О Боже!
Теперь Джессалин смеялась уже во весь голос.
– Ну, конечно, Бог тоже имеет к этому некоторое отношение. Но думаю, что большая часть ответственности на тебе, любовь моя.
Любовь моя.
Раньше она никогда не называла его так. Маккейди почувствовал, как его окутывает нежное, уютное тепло. Он хотел, чтобы она знала… Он должен ей сказать, что… Он упорно выталкивал эти слова, но язык казался неповоротливым и твердым, словно задубевшая кожа.
– Джесса, я…
Она улыбаясь смотрела на него. Она ждала. Но он никак не мог заставить эти проклятые слова выплеснуться наружу. Джессалин нежно погладила его по щеке.
– Глупый. Интересно, эти цветы, которые ты терзаешь в руке, для меня?
Бледно-желтые примулы росли вдоль изгороди, и Маккейди сорвал несколько цветков, пока искал ее. Примулы всегда напоминали ему о Джессалин и о том далеком лете. Теперь же, протягивая ей букет, он чувствовал себя полным идиотом.
Но он быстро забыл о своей неловкости – лицо Джессалин осветилось широкой, восторженной улыбкой. Зарывшись носом в желтые цветы, Джессалин вдыхала их аромат. Но вот она подняла голову, и Маккейди подумал, что сейчас она снова улыбнется. Однако Джессалин, подпрыгивая от возбуждения, показывая куда-то рукой, воскликнула:
– Маккейди, посмотри! Посмотри на луну!
Луна сияла вдалеке над верхушками деревьев – огромный золотой шар с легким красноватым отливом. Словно бы кто-то из шалости подвесил в небе гигантский персик.
Джессалин вдруг вздохнула и положила голову ему на плечо.
– Как ты думаешь, это – голубая луна?
– Не знаю, – охрипшим от волнения голосом сказал Маккейди. Какая разница? С той самой ночи, как она стала его женой, для него все луны были голубыми. Особенными, неповторимыми и…
– Джессалин, я… – Господи, ну почему же так тяжело выговариваются слова. Он живет ради нее. Она для него и врата в рай, и напоминание об аде. Об аде, где он очутится, если когда-нибудь потеряет ее. И тут наконец Маккейди понял, какое именно слово он так долго искал…
– Люблю. Я люблю тебя, Джессалин.
Примечания
1
Эдуард IV в бытность принцем Уэльским носил черные доспехи, за что и получил это прозвище. – Прим. ред.
