Борис не мог оторвать взора от этой рыженькой. Какая удивительная, странная красота. Да-да, она очень красива, потому что бесподобно правильны и милы черты ее, – даже странно, как среди груболицых немок могло народиться такое нежное создание. И голосок чарующий – деревянные немецкие слова не лает, как все прочие, а словно бы выпевает.
Годунов так увлекся созерцанием, что почувствовал себя обиженным, когда дева снова присела в смешном поклоне и удалилась, более не подняв своих необыкновенных очей.
– Ого, какая! – воскликнул он восхищенно. – Знать, и среди немок красавицы встречаются!
Бомелий насмешливо поглядел на разгоряченное, любопытное лицо гостя:
– Анхен? Красавица? Смотря на чей вкус… Мне кажется, царица куда краше!
– Ну, это само собой, – буркнул Борис, уныло опустив плечи: ему было неприятно даже самомалейшее упоминание о Колтовской.
– А девочка эта, кстати сказать, не немка, а русская, – добавил Бомелий.
– Как так? Она ж одета…
– Живет в Немецкой слободе – вот и одета, как принято у немцев. Выросла там. Она служит у трактирщика Иоганна, вернее, у его жены, фрау Марты. Это интересная история. Однажды на Иоганна и Марту, которые вечером навещали какого-то своего русского знакомца, напали на улице. Случайный всадник разогнал грабителей и спас их добро и жизнь. Он был купец, а потому завязал с Иоганном дружбу, иногда получая товар через его посредство. Вскоре этот добрый человек, к сожалению, умер от старых ран, полученных под Казанью, а вслед за ним умерла и его жена, оставив пятилетнее дитя. Родни у них никакой не было, никто из соседей приютить ребенка не захотел. Ее боялись…
– Ну да, понятно, рыжая, – кивнул Борис, отлично знакомый со множеством суеверий, населявших сознание его соотечественников.
– Не только, – добавил Бомелий. – По слухам, мать этой девочки была ведьма и зналась с нечистой силою. Словом, Анхен могла погибнуть, когда б ее не пригрела Марта. Конечно, Анхен выросла на положении прислуги, однако у нее был дом, люди, которые о ней заботились, она не голодала. И оказалась, ты видишь, очень недурна собой, даром что рыжая. Ей теперь шестнадцать. Может быть, вскоре сыщется добрый человек и возьмет ее в жены.
– Небось крещена в вашу веру?
– Само собой, – кивнул Бомелий. – Пастор любит ее: девочка с охотой убирается в кирхе, а когда бежит за продуктами на рынок, обязательно покупает рыбу и для пастора, который чрезвычайно падок на карасей в сметане.
– А приходила-то она зачем? – осторожно полюбопытствовал Годунов, не особенно надеясь на правдивый ответ, однако Бомелий ответил без всякой уклончивости:
– Прибыл обоз с товарами, среди которых доставили выписанные мною из Любека книги, а также кое-какие лекарские приборы. К сожалению, некоторые хрупкие вещи в дороге пострадали, их боятся трогать, чтобы еще больше не разбить. Зовут меня, чтобы занялся этим сам.
Годунов мигом понял намек и засобирался уходить. Бомелий его не удерживал, и вскоре Борис уже ехал к своему дому.
Жена встретила его на пороге, прижалась ласково, повела к столу, рассказывая, мол, все готово в путь. Годунов только сейчас вспомнил, что завтра с самого раннего утра собирался выехать в Александрову слободу. Как ни тошно ему делалось от вида этой Колтовской, он остерегался надолго исчезать с государевых очей, потому что соперник Богдан Бельский маячил пред ними все настойчивее. Годунов уже не раз слышал, что именно Бельского называли новым любимцем, который заслонил память и о Малюте, и тем паче – о Вяземском и Басмановых, «неотходным хранителем» государевым называли. Конечно, Бельский кровная, хотя и дальняя родня Малюте, однако Годунов все же зять Скуратова!
Нет – теперь он бывший зять бывшего Скуратова. Эх, не вовремя загинул на стенах эстонской крепости тестюшка, не вовремя осиротил семью. И сразу после его смерти началось это охлаждение царя, сразу на первое место вылез Бельский. Свойственник-то свойственник, но не преминет ножку подставить, чтобы освободить себе дорогу к душе государевой! А может быть, это Колтовская-Колдовская ворожит, отвращает государево сердце от преданного ему Годунова, которого невзлюбила с первого взгляда…
Казалось бы, что такое один взгляд? Движение ресниц, зрачка – а именно он определяет жизнь. Словно бы искра проскочила между Анной Колтовской и Борисом Годуновым – и мгновенно обратилась в пожар взаимной, глубоко скрытой ненависти, который разделил их навеки и сделал тайными врагами. Анна прекрасно знала, что Годунов пытался отговорить государя жениться на ней, и не могла простить ему этого. А он… он ненавидел Анну за то, что черт ее принес в слободу именно в тот вечер. Ведь еще днем государь заговаривал о желании снова жениться, о грядущих смотринах невесты, и, помнится, Малюта и Борис тогда значительно переглянулись…
Оба не забывали ошеломляющий успех Марфы и те блага, которые посыпались на Малюту после сего замечательного сватовства. Годуновым тоже перепало немало. К несчастью, дело кончилось семипудовым пшиком. Но оба враз подумали об одном и том же: почему бы не попытать удачу вновь? Почему не поискать невесты в собственной семье? Конечно, младшая дочь Малюты, Катерина, только-только родилась, она еще в люльке качается и соску сосет, однако сестре Годунова Ирине скоро четырнадцать, и хоть на смотрины берут девиц с пятнадцати лет, всегда можно как-то исхитриться…
О, какие вспыхнули угарные мечты в голове Бориса! Сразу вспомнились все слухи о почти неограниченной власти, которой обладал Михаил Темрюкович, брат второй царицы. Сразу вообразил себя…
И напрасно, как выяснилось тем же вечером. Вот с первого, с первого же взгляда почуял Годунов, что Анна Колтовская принесет ему горе, – так оно и вышло. И тоже с первого взгляда он ощутил, что встреча со второй Анной – рыжей и белоглазой девочкой Анхен из Немецкой слободы – будет иметь в его жизни очень важное, может быть, даже судьбоносное значение.
Поэтому он сказал жене, что завтра никуда не едет, ни в какую Александрову слободу, и, не обращая внимания на ее недоумение, отправился спать, наказав разбудить себя ни свет ни заря: в ту пору, когда прислуга отправляется на базар за припасами.
ШАГИ ПО БОЛОТУ
– Сорочинское пшено,[88] варено в воде, выводит из лица сморщенье. Семя дынное, высушенное на солнце, толченое без чешуи, смешанное с мукой бобовой в виде присыпочки, дает чистое умывание лица и рук, от которого всякая нечистота и лишаи пропадают. Вода из зори сгонит нечистоту с лица, и угри черные, и прыщеватые, и светлость наводит…
Анница подняла с колен круглое зеркальце в деревянном ободке, обтянутом золоченою басменною[89] кожею. Из темной глубины глянуло на нее белое лицо с розовыми щеками и яркими, словно невызревшая смородина, зелеными глазами под ровненькими дужками бровей. У Анницы даже сердце захолонуло при виде своей чудной красоты! Раньше она смотрелась только в темную дождевую воду, всклень налитую с краями бочки, стоящей близ крыльца. Смотрела, дивуясь, себя ли видит, а может, завелась в бочке какая-то прекрасная дождевица – ну, подобно тому, как живет в болоте болотница, в воде – водяница. В зеркало впервые погляделась, уже когда наряжали ее к венцу. Брат Григорий, правда, привез зеркало с последней добычею из ливонского похода, но сразу продал задорого в городе – сестре даже и подержать не дал. Грех, мол!
