Марчелло не забывал, что его поддерживают масоны, тесно связанные с мафией, которым он обязан тем, что не угодил в тюрьму после раскрытия заговора, и вместе с этим понимал, что рано или поздно спасители потребуют от него плату за все то, что для него было сделано. В ожидании этого напоминания, даже в плавании, вдали от родных берегов, штурман, зная законы мафии, жил весьма неспокойно. Спустя около года после газетной шумихи по поводу раскрытого заговора, во время захода судна в порт на Сицилии, на борт поднялись двое неизвестных, широко осведомленных обо всех его «грехах». Они довольно прозрачно дали ему понять о тюремной перспективе, когда он по своей горячности допустил неучтивые выражения и наигранное недоумение по поводу целей их визита. Последовало недвусмысленное разъяснение, что они по-прежнему надеются на него. Рамони сослался на то, что в бытность его на военном корабле он пользовался покровительством начальства, поэтому выполнение всякого рода тайных поручений не составляло большого труда, а вот на торговом судне — совсем другая обстановка. Поняв, что от него хотят, штурман не проявил особого желания возвращаться к восстановлению связей с бывшими заговорщиками. Неизвестные, игнорировав это заявление, подробно расспросили его о рейсах в порты России и ушли, сказав, что в случае надобности они его найдут.
Вскоре после этой беседы о нем вспомнили. Заговорщиками у него не интересовались. Характер отношений с ним и последовавших заданий стал иным.
Мало что пока знали о Рамони в Новочерноморске. Правда, информация о контрабандных сделках итальянца в этом городе и его связи с барменом Вартановым у полковника Шахтанина была. Она подтверждала неравнодушие Марчелло к деньгам и нечистоплотность в их добывании.
Полковник полагал, что в лице бармена иностранец нашел нужного ему партнера и он может попытаться, если уже не пытался, прибрать Вартанова к рукам.
22
Свадьба была довольно скромной и скучной. На семейное торжество мало кто пришел. Появился Эдик со своей дородной теткой, с цветами и подарком — тульским самоваром, но и они долго не задержались, сославшись на то, что не надолго отпросились с работы. Как ни старалась Евгения Михайловна настроить немногих гостей на веселое свадебное застолье, из этого мало что получалось.
Скучала невеста, молчал жених, которому не нравилась собравшаяся компания. Почти ничего не понимая по-русски, он не мог установить непринужденный контакт с гостями.
Но больше всех тяготился свадьбой Андрей Александрович, человек, в общем-то, жизнерадостный, веселый и общительный. Правда, по просьбе Евгении Михайловны он «выдавливал» из себя некоторое расположение к жениху, призывая в помощь скудный запас английских слов. Если бы не он, пришлось бы иностранцу сидеть в полнейшей изоляции, бестолково моргать, есть, пить и улыбаться невпопад.
После свадьбы молодых проводили в порт, на корабль.
Вскоре после свадебного путешествия в Италию Нина снова появилась в Новочерноморске. Она прибыла на борту той же «Амалии» вместе с мужем, которого с трудом упросила взять ее с собой, чтобы побывать у родителей. Но это был только предлог. Главное — ей хотелось показать себя в модном заграничном одеянии всем знакомым и встретиться с Григорием. Она представляла, как гордо идет по центральной улице родного города, а все прохожие останавливаются и провожают ее завистливыми взглядами.
Однако ничего подобного не было. На улице никто на нее не обратил внимания, никто не раскланивался как с дамой, приехавшей из-за границы, никто не замечал ее наряда. От порта она дошла до «Интерклуба», где недавно работала. Здесь она встретила свою бывшую приятельницу Оксану Шепелюк, работавшую гидом-переводчиком.
— О, тебя не узнать, — поздоровавшись, сказала Оксана, словно знала, что́ подруге хотелось от нее услышать. Нина повернулась на высоких шпильках модных туфель, показывая себя со всех сторон, как манекенщица в демонстрационном зале. Узкие вельветовые джинсы так плотно обхватывали ее полноватые ноги, что трудно было представить, как она их могла натянуть на себя.
— Только не говори, что располнела. Я это сама знаю. Хлеб не ем, макароны — тоже. Вообще все мучное исключила из рациона. Только овощи. Боюсь потерять фигуру. Это на Западе очень много значит. Ты даже не представляешь...
Оксана действительно не имела никакого понятия на сей счет, но не стала уточнять, а душевно спросила:
— Как ты?
— Долго рассказывать.
— Ты счастлива?
— Счастлива? — снисходительно улыбнулась Нина. — Какая же ты наивная, дитя мое. Что такое счастье? Столько о нем написано и сказано, а что это такое — никто не знает... Наши мозги мыслят по-другому. Там иной мир, иные заботы, взгляды. Там деньги, деньги, деньги... Все они помешаны на деньгах. И еще страшно боятся, как бы не потерять работу. У нас слова «богатый» и «бедный» по отношению к людям вышли из употребления. Ну кто у нас говорит: богатая семья? Или: вышла замуж за богача? Эти понятия у нас потеряли смысл. А там они на первом плане.
Нина еще долго сравнивала условия жизни в СССР и на Западе. Мысли у нее путались, и сама она путалась во всякого рода мелочных сравнениях. За короткое время пребывания за границей она еще далеко не во всем разобралась, а находилась под первыми впечатлениями от увиденного и услышанного, от того, что поразило ее своей контрастностью, несопоставимостью с нашим образом жизни. Можно было безошибочно уловить, что ей, выросшей в мире других представлений и взглядов на жизнь, в совершенно другой обстановке, приходится очень трудно.
К концу разговора Нина призналась, что поступила опрометчиво.
— Я хочу встретиться с моим врачом, — прямо заявила она Оксане, нисколько не стесняясь и ничуть не заботясь, как девушка воспримет это откровение.
— У тебя есть Марчелло, — напомнила Оксана.
— Ну и что? Если бы Гриша только согласился... Но нет, он не согласится, я его знаю. Он слишком советский.
— А Марчелло... слишком западный?
— Марчелло? — Нина вздохнула. — Все было бы не так, если бы наши с ним отношения оказались другими. Нет, мы не ссоримся. Мне порой бывает страшно, как это он не чувствует моей тихой ненависти к нему. Экономный до скупости. Выдает на хозяйство определенную сумму — и никаких излишеств. Мне кажется, что он не знает даже самого понятия любовь. Для него она не существует. Он слишком практичный. Ни эмоций, ни радости, ни грусти... Спокойствие каменной статуи. У меня жизнь деревенской коровы. — Нина отбросила сигарету. — А с моим врачом все было бы по-другому. Он — весь из эмоций. Надоедал бы Есениным, Тютчевым, Лермонтовым, но лучше это выслушивать, чем видеть перед собой каменную глыбу. Тоска невыносимая. Захотелось к маме...
