Самохин поставил перед ней чашку на блюдце, не рассчитав, плеснул туда черной заварки – как себе, едва ли не половину, долил кипятка. Сунулся в старенький холодильник «Орск», достал банку с вареньем – литровую, с липкими краями. Невольно облизнув испачканные сладкие пальцы, поискал, во что положить. Сообразив, налил тягучий, пахнущий вином вишневый сироп в третью чашку и, воткнув туда мельхиоровую ложечку, пододвинул гостье.
– Попробуйте.
– Ой, да что вы… Не беспокойтесь. – Ирина Сергеевна отхлебнула глоток настоянного до горечи чая. – Крепкий какой…
– А вы с вареньицем, с вареньицем, – примостившись рядом, потчевал Самохин.
– Сами варили? – отведав ложечку варенья, поинтересовалась с улыбкой Ирина Сергеевна.
– Сам, – виновато кивнул отставной майор. – Навязали, знаете ли, на базаре ведро вишни… Девочка продавала, говорит, деньги нужны. Я и купил… вместе с ведром. А на что мне столько ягод? Я их терпеть не могу… Но, думаю, испортятся – тоже жалко… Вычитал в какой-то газете рецепт и сварил. Есть-то можно?
– Можно, вкусно даже, – успокоила его гостья и в подтверждение своих слов съела еще ложечку.
– Страшно работать в тюрьме? – спросила вдруг Ирина Сергеевна.
– Сидеть страшнее… – коротко ответил Самохин и вздохнул отчего-то.
Не допив горького чая, Ирина Сергеевна сполоснула под краном свою чашку, блюдце, ложечку, поставила на стол и пригорюнилась.
– А мы ведь теперь с вами, Владимир Андреевич, тоже вроде как преступниками… стали… Я всю ночь не спала, вспоминала, думала… Про Славика, про чеченца этого… который в погребе… Нельзя так! Если мы его взаперти держать будем, они и Славу не выпустят.
– Так для того и держим. На обмен, – неуверенно возразил Самохин.
– Обмен… Не верю я в это. Если там, на Кавказе, узнают, что мы здесь натворили, – Славика убьют. Я чувствую. Понимаете? Чувствую! Нельзя так – зло за зло… Мне цыганка одна заговор читала… Ну, вроде молитвы, чтобы Славика освободить. Так там проклятья тем, кто пленных держит в неволе. И вот я подумала… А вдруг и его мать… чеченца этого, у него же тоже мать есть! И если его мать на нас те же проклятья нашлет? Как же я могу за своего сына Богу молиться, если мы чужого в погребе держим?
Самохин закурил, выдохнув дым аккуратно, в приоткрытое окно, поскреб затылок растерянно:
– Не знаю, я, к сожалению, в Бога не верю… Вернее, не то чтобы совсем не верю… Библию читал, другую религиозную литературу. И не могу избавиться от ощущения, что все это людьми написано. И я людям этим, писателям, в чудеса, ими описанные, хоть тресни, не верю! Может быть, служба тюремная, грешная, меня таким сделала… А может, не дано мне… Мозгов не хватает, мышления абстрактного, что ли… Говорят: надо просто верить. А я так вот – просто, на слово – не могу… Мне доказательства нужны. Не эти… сказочки про чудеса двухтысячелетней давности, а конкретные. Научные.
– А я верю! – твердо возразила Ирина Сергеевна. – Вот именно так: просто верю, и все! Потому что… Потому что справедливости вокруг нет, но где-то же она должна быть! Мы вот со Славиком жили, никого не обижали, ни о чем не просили, не завидовали… Я, помню, хотела ему пальто зимнее купить, да денег не хватило. А он говорит: ничего, мама, я в куртке прохожу. Мне не холодно. А курточка синтетическая, на рыбьем меху, а морозы у нас зимой – сами знаете какие, да еще с ветрами… – Она всхлипнула, достала платочек, промокнула нос, глаза. – Так за что нас так? Это… это нечестно! А значит – неправильно. Не по справедливости. Но если бы несправедливость управляла миром – он бы разрушился. Все бы перессорились, передрались на земле. Но этого ж не случилось! Значит, справедливость есть, она – главная сила, и эта сила – Бог!
– Хорошо бы так-то, – задумчиво причмокнул губами Самохин. – Да ведь нас как учили? На Бога надейся, а сам не плошай… Вот мы с Новокрещеновым и взялись… эту справедливость, о который вы говорите, восстановить… Но я тоже чувствую – что-то не то у нас получается… Не так…
– А давайте пойдем сейчас к Георгию и скажем, чтоб чеченца того… выпустил! – выпалила, задохнувшись, Ирина Сергеевна.
Самохин опять потянулся к пачке, достал новую сигарету, размял в желтых от никотина пальцах, сказал невнятно, прикуривая.
– Мне кажется, что Новокрещенов от такой инициативы в восторг не придет…
– Но это же… наше дело, в конце концов! – возмутилась Ирина Сергеевна. – Чеченца-то из-за Славика украли. А если не из-за Славика, то зачем?
– Вот и я думаю – зачем? – покачал головой отставной майор и, ткнув едва раскуренную сигарету в пепельницу, решился. – Ладно, пошли. Я когда его доводы слушал, хоть и скрепя сердце, но соглашался. А теперь засомневался что-то.
Через десять минут они уже споро шагали к жилищу Новокрещенова.
И чем ближе подходили, тем явственнее осознавал Самохин, что прагматичный, закусивший удила бывший тюремный доктор вряд ли согласится с их эфемерными доводами. Но если сама мать возражает против этого, то Новокрещенов просто обязан с ней согласиться. Если… Если он не пытается таким способом решить какую-то свою, неизвестную Самохину задачу.
Осевший на треть в землю домик Новокрещенова был приметен издалека. Он заметно выпирал из уличного ряда костистым от дранки, проглядывающей сквозь слой облупившегося самана, бочком, торчал вызывающе убогостью своей, ухмылялся редким здесь прохожим косоротым, в разводах грязи, оконцем, и Самохин, поравнявшись с ним, не стал заходить во двор, а постучал пальцем по стеклу:
– Эй, хозяева, встречайте гостей…
Никто не отозвался. Тиха была в этот утренний час и кривая улица, лишь со двора, невидимого отсюда, слышался гвалт Аликовых сорванцов.
– Да вы живы там? Георгий! Ванька! – опять позвал отставной майор.
Ни звука в ответ.
– Нет никого, – с сожалением заключила Ирина Сергеевна и вспомнила кстати. – Они же с утра по делам разбежаться вчера договаривались! Вот незадача…
– А… была не была! – в сердцах произнес Самохин и локтем резко саданул в хлипкое перекрестье рамы… Окно ахнуло, посыпались осколки стекла, и все-таки шума было немного. По крайней мере никто не вышел из окрестных домов, не поинтересовался взволнованно, кто это и зачем окна у соседей вышибает?
– Вот видите, – назидательно сказал Ирине Сергеевне отставной майор, – все секретные дела надо совершать максимально открыто, не таясь, и тогда никто ничего не заподозрит…
Балагуря так буднично, будто всю жизнь занимался выбиванием оконных рам, Самохин успокаивал Ирину Сергеевну, а заодно и себя, натворившего за последние несколько дней столько противозаконного, что проникновение в чужое жилище казалось не самым тяжким грехом. К тому же он с некоторым облегчением воспринял отсутствие Новокрещенова, который, он был теперь абсолютно уверен в этом, не обрадовался бы их визиту.
– Вы на стреме постойте, а я… быстро…
Самохин задрал ногу, перекинул ее через оконный проем и, покраснев от натуги, пыхтя и досадуя на мешавший живот, нагнулся, протиснулся вовнутрь.
Хозяев дома не было.
Чувствуя себя жуликом, Самохин осторожно встал обеими ногами на жалостливо хрупнувшие осколки стекла, потом, поскрипывая половицами, обошел комнатку, выглянул украдкой в противоположное оконце, выходящее во двор. Там привычно мельтешила по законам броуновского движения неподдающаяся счету Аликова ребятня.
Отставной майор откинул край коврика, нашел очерченный пазами люк, упершись плечом, сдвинул придавивший крышку шифоньер. Тот, урча угрожающе, поддался. Самохин опять нажал, упираясь в ножку кровати, и шифоньер, оставляя на крашеном полу белесые царапины, скрежетнув тяжело, отполз в сторону. Потянул за скобу крышку, откинул, глянул в темноту.
– Эй! Ты где там? Выходи, черт нерусский!
Внизу зашебуршились, дернулась приставная лестница, и через мгновение из провала люка показалась взлохмаченная чернявая голова.
– Давай, ходи сюда, дарагой! – подбодрил Самохин, отойдя в сторону на пару шагов, и на всякий случай предупредил: – Ты смотри, земляк, не балуй. А то опять в погреб затолкаю!
Руки у пленника оказались развязанными, но он, кажется, не помышлял о «баловстве», а жмурился, тер грязными кулаками глаза – видать, ослепило с непривычки дневным светом после непроницаемого мрака подполья.
– Ну, ты еще потягиваться у меня начни, зарядку делать, – сварливо поторопил его Самохин и, бесцеремонно прихватив за воротник мелескиновой, зоновского пошива рубашки, потянул вверх. – Вылазь давай!
Выбравшись по шаткой лесенке из погреба, чеченец медленно распрямил затекшие ноги, вытянулся во весь рост и оказался выше отставного майора. Нимало не смутясь этим, Самохин скептически оглядел пленника и ткнул его кулаком в грудь.
