В моей голове больше не осталось мыслей – только гул пульсирующей крови и нарастающий звон. Нет, только не звон, только не сейчас… Мое сердце бьется внутри, как чокнутая птица. Его рот прикусывает тонкую кожу на моей шее, и я упираюсь руками в его грудь, слабо протестуя. Если он не сбавит темп, то меня снова выбросит.
– Феликс, пожалуйста… – зашептала я, пытаясь отстраниться.
– Феликс мертв. Мое имя Крис, – отрезал он, закрывая мне рот очередным поцелуем.
Его горячие руки нырнули под пояс моих джинсов и сжали ягодицы. Или меня сейчас выбросит, или я умру раньше от возбуждения. Я собралась умолять его, чтобы он остановился, но вместо этого вырвалось совсем, совсем другое:
– Кем бы ты ни был, я люблю тебя. И хочу любить вечно.
Он оторвался от меня и замер. Его затуманенные глаза блуждали по моему лицу, большой палец скользнул по моей губе, обвел подбородок, заправил за ухо выбившуюся прядь.
– А если вечность не принадлежит нам, Лика? – задыхаясь, спросил он. – Что, если однажды все… изменится, и я больше не смогу ответить тебе взаимностью?
Я нервно сглотнула, как больно слышать подобный вопрос после всего, что только что было, когда каждая нить моих нервов была готова стать подстилкой и лечь к его ногам. Нет! Ведь герои девичьих грез не задают таких вопросов, они сразу бросают к твоим ногам сердце и клянутся вечностью, о чем я наверно и мечтала все это время. Боже, каких усилий мне стоило не разреветься от осознания своей глупой наивности.
Но я соскребла остатки здравого смысла со стенок своей черепной коробки, собрала остатки гордости, воли, ума – что там еще осталось в моей пустой голове – и слепила из них ответ:
– Предлагаешь мне отказаться от путешествия к райским островам только потому, что оно однажды закончится?
В яблочко. Я попала в яблочко. Крис – отныне Крис, и только! – выглядел таким ошарашенным, как будто я вдруг заговорила на другом языке. На языке, на котором не говорят маленькие наивные девочки. Ведь им подавай всю вечность и ни секундой меньше!
– Иногда любовь проходит. Я знаю это, – кивнула я. – Тогда люди просто расстаются, находят кого-то другого и просто… шлют друг другу открытки на Рождество.
Я старалась быть сильной и убедительной, но на глаза все равно навернулись слезы. Я уронила руки, которыми все это время продолжала цепляться за него.
– Лика…
– Крис, что стоит между нами? Я явно ощущаю это, но ты не спешишь мне объяснить. Ты словно… не разрешаешь себе меня, пока не выяснишь что-то. Что это?
Он поймал мои руки и вернул к себе на плечи.
– Я очень боюсь навредить тебе. Я не слишком опытен в том, что касается всего этого… любовного безумия. И боюсь, что однажды это все может закончиться очень плохо.
«Любовное безумие» прозвучало чуть ли не с ненавистью.
– Так плохо, что лучше даже и не пытаться? Насколько плохо? Что ты имеешь в виду?
Я вцепилась в его плечи и заглянула ему в глаза. Я была готова к чему угодно, только не к сомнениям! Затаившееся сомнение в глазах того, ради кого ты готова истечь кровью, – что может быть страшнее…
Я опустила на пол ослабевшие ноги и медленно, но настойчиво высвободила свои ладони из его рук.
– Мне жаль. Мне жаль, что твоя сестра нарушила твои планы и не дала тебе времени разобраться во всем. Тебе было нужно это время, и тут я, со своими подкашивающимися коленками…
– Лика… – поднялся следом Крис, но я остановила его, вытянув руку.
– Возьми тайм-аут, Крис. Обдумай все, поменяй тело, если это поможет тебе разобраться в себе. Я чувствую, что я не совсем вовремя и только мешаю тебе. А потом, когда все прояснится, – приходи ко мне. В любом теле, какое бы тебе ни попалось: мужчины, женщины, старика – без разницы. Приди и просто скажи, что я нужна тебе! И я буду целовать тебя так, как ты только что целовал меня на этом, черт бы его побрал, столе!
Мой голос предал меня. По щекам хлынули проклятые слезы. Крис смотрел на меня широко распахнутыми глазами, словно не мог, просто не мог поверить во все, что сейчас услышал. А я стояла напротив, умирая от желания осыпать его поцелуями, но не разрешала себе сделать ни шагу вперед. Наконец-то все прояснилось. Если я останусь здесь, он будет считать, что толкает меня в пропасть, он будет думать только о том, какой несчастной я могу стать однажды (ведь вечность нам не принадлежит!) и тогда я рано или поздно я потеряю его.
Но если я отпущу его, то ему будет дан шанс убедиться в обратном.
«Я готов кормить тебя завтраками до скончания веков. Если после нашего разговора ты все еще будешь хотеть этого».
Он знал. Он знал заранее, что так будет.
– Я буду ждать тебя. И я научу тебя любить без страха и сомнений, – добавила я, собирая остатки самообладания и забрасывая сумку на плечо.
Я задушила в себе желание обнять его в последний раз, развернулась и бросилась к выходу, но не успела сделать и дюжины шагов, как почувствовала на своем предплечье его бесцеремонную руку.
– В таком состоянии ты никуда не поедешь.
– Если дело только в моем состоянии, то уверяю тебя, я в полном порядке, – солгала я, резко разворачиваясь на месте и упираясь в его грудь руками. – Отпусти меня. Ты делаешь мне больно.
Он выпустил мою руку, но как только я попыталась развернуться, тут же завладел другой.
– Я однажды уже отпустил тебя после ссоры и чуть не потерял тебя.
– Я в порядке!
– Нет, ты не в порядке, – он крепко прижал меня к себе, игнорируя мои попытки вырваться и убежать. Но мне нужно было сию же минуту выбраться из его объятий. Я рыдала и чувствовала, что если сейчас он не отпустит меня, то я не справлюсь со своими мятежными чувствами и начну целовать его, как сумасшедшая, и буду умолять его о взаимности, и наделаю еще кучу неисправимых глупостей… Я ткнулась лбом в его грудь, и слезы хлынули из меня с такой силой, что я больше не могла говорить – только хрипеть и задыхаться.
– Отпусти меня, – взмолилась я, медленно отталкивая его, и вдруг почувствовала, что тиски его рук ослабли. Я открыла глаза и едва не потеряла равновесие: я стояла у широко распахнутого окна, где-то на первом этаже ресторана, упершись руками в… воздух. Я опустила глаза, оглядывая свой… строгий костюм, белую рубашку и черный галстук. Я в теле хозяйки зала.
* * *
«Хотела выбраться из его рук? Что ж, получи, распишись».
Это должно было рано или поздно произойти. За истерики всегда приходится расплачиваться, пора бы знать. По моей щеке скатилась слеза: повинуясь состоянию моей души, это тело теперь тоже плакало. Кажется, это был первый раз, когда мне не хотелось сию минуту вернуться в свое родное тело. Рыдать у него на груди – какое унижение.
