Обухова вышла в коридор, из которого через несколько секунд послышался скрип. У меня в страшном предчувствии сжалось сердце, и через несколько секунд я увидел свою маму. Обухова ввезла ее привязанной к инвалидной коляске, с заклеенным скотчем ртом. Мама была в каком-то чужом клетчатом халате и чужих же серых тапочках, под глазами у нее были огромные темные синяки, она вообще выглядела очень плохо. Боже, как же над ней издевались! Мне стало очень плохо. Я сразу заплакал, слезы просто полились не переставая, я пытался подняться со стола, но не было сил даже держать долго поднятой голову. Как только мама меня увидела, она тут же истошно замычала и тоже начала плакать. Затем она повернула голову к Анилегне, и в глазах мамы я увидел глубокую мольбу, мне стало ясно, что она готова на любые унижения, истязания и даже смерть, лишь бы эти твари отпустили меня.
Но я ошибся только в одном. Пытать Анилегна собралась не меня, а мою маму. Непонятно откуда в ее руках появилась трехлитровая банка, в которой сидела огромная тощая крыса. Она была очень длинной и постоянно крутилась, безнадежно ища выход. При первом же взгляде на банку я сразу понял, кому предназначалось ее содержимое – больше всего на свете моя мама боялась мышей. А здесь была огромная мерзкая крыса.
– Игорек, я ее не кормила трое суток. – Как ты думаешь, эта малышка не побрезгует пятидесятилетним мясом?
Анилегна подошла с банкой к моей маме и приблизила крысу прямо к ее глазам. Мама замычала, а затем потеряла сознание.
– Отпусти маму, и мы договоримся! – у меня началась истерика. – Отпусти ее! И мы договоримся, я обещаю!
Казалось, Анилегна меня не слушала. Она сняла с банки стеклянную крышку и положила на дырку тонкую картонную перегородку, а банку перевернула картоном вниз и водрузила ее на живот моей мамы.
Я закричал.
– Итак, Игорек, давай прочтем стих, и если ты это сделаешь внятно и быстро, я постараюсь успеть засунуть крысу обратно в банку. Чем дольше ты будешь медлить, тем меньше внутренностей будет у твоей мамы. Повторяй за мной: «Сегодня большой упадок…»
Но я совершенно не слушал Анилегну, а завороженно наблюдал за тем, как крыса стремительно прогрызает зубами картонную перегородку, приближаясь к телу моей мамы.
– Игореша, ты не молчи, а читай. Иначе нам не удастся ее спасти.
Анилегна снова повторила первую строчку стиха-оживления. А я уже ничего не видел, мои глаза залились слезами.
Я закричал, бешено, яростно, дико, но меня слышала только Она:
– «Мама!!!! Мама!!! Мама!!! Спаси ее, умоляю тебя!!! Ты, ты моя мама!!! Только ты!!! Но спаси ее сейчас, спаси!!! И я уйду с тобой, уйду к тебе навсегда!!! Спаси ее!!!»
– Игорек, ну нельзя же так. Я думала, ты любишь свою маму, а оказывается, ты любишь только себя. Посмотри, крыса уже прогрызла картон и ест животик твоей мамы. А ведь когда-то в этом животике был ты, – Анилегна склонилась надо мною и, вытерев платком слезы, повернула мою голову к крысе. В банку брызнула кровь, крыса действительно стала грызть живот мамы. – Неужели тебе ее не жалко?
Затем банка разбилась. А крыса почему-то продолжала стоять головой вниз и бешено биться ногами о воздух.
Слезы у меня текли ручьем, и я не сразу увидел, что крысу плотно держала рука в красном рукаве. Раздался писк, и от сжатия внутренности крысы разлетелись во все стороны. Из-за инвалидного кресла показалась женщина в красном платье. У нее на плече лежала чья-то рука, которая медленно стала сползать вниз. Еще через мгновение из-за ее спины показалась Обухова с пустыми кровавыми глазницами. Она прошла на середину класса, опустилась на колени и, упав на пол, забилась в агонии.
– Мама! Мама! – это закричал Обухов.
Подбежав к женщине в красном, он попытался вцепиться в ее горло. Но тут же два костлявых пальца врезались ему в глазницы, проникая в глубь черепа. Обухов через несколько секунд свалился замертво возле своей матери. И только Анилегна никуда не бежала и ничего не предпринимала. Она молча наблюдая за смертью Обуховых.
– Зачем ты пришла? – спросила Анилегна спокойно.
– Мой сын меня позвал.
– Ты его скоро получишь навсегда, как я и обещала. Мне нужно завершить обряд.
– Мама, защити нас от Анилегны, и я уйду вместе с тобой! – я смотрел в черные глазницы умоляющим взглядом.
Но Анилегна не сдавалась, продолжая разговаривать лишь с женщиной в красном платье:
– Ты понимаешь, что если не умрет она, – Анилегна указала рукой на мою маму, – он никогда не будет твоим? Он готов уйти к тебе ради нее, а не ради тебя! Или ты этого не видишь?
Женщина в красном платье молчала. Аргументы Анилегны были убедительней моих истерических воплей.
– Мама! Эта женщина убила тебя в шестьднсят девятом и использует тебя все это время. Теперь она хочет использовать меня, мое тело, чтобы продолжать жить за счет нас. Мы столько с тобой страданий перенесли из-за нее. Давай ей отомстим и будем вместе!
– Да он же врет, милая, он же врет! – у Анилегны начинала сдавать выдержка, до двадцать третьего апреля оставалось меньше двадцати минут, а обряд даже не начался. – Как же он уйдет к тебе, если он жив? Ведь если убьешь его ты, он не сможет стать скитальцем, я, только я смогу тебе вернуть его! Дай мне совершить обряд, и наш договор будет выполнен!
– Мама, я клянусь ее жизнью, – я пальцем указал на Н.Н., которая стала приходить в себя, – в полночь я покончу с собой, и мы будем вместе!
– Он врет! Он врет! – Анилегна стала кричать. – Не мешай мне! А ты читай стих, дрянной мальчишка! «Сегодня большой упадок.» Ну, повторяй: «Сегодня большой упадок.»
– Пошла на хуй. – я повернулся к женщине в красном, – Мама, я клянусь, я обещаю тебе. Через пятнадцать минут мы будем вместе.
Черные глазницы уставились в мои глаза:
– Я верю тебе.
– Да надо просто убить эту суку, и все будет по-другому!
Анилегна схватила кусок стекла и кинулась к моей матери, которая уже полностью очнулась и с ужасом наблюдала за происходящей сценой. Перед самым горлом Н.Н. женщина в красном платье успела перехватить руку Анилегны и, выхватив стекло, отшвырнула его вместе с Анилегной к стене.
– У тебя есть еще несколько минут жизни. Проведи их наедине с собой.
– У нас договор! – Анилегна стала кричать. – Ты хранительница моих стихов!
– Через десять минут договор завершится.
– Зачем ты это делаешь?! Ведь каждая из нас получит свое! – Анилегну охватило отчаяние.
– Я люблю своего сына.
И вдруг Анилегна умолкла. Было уже слишком поздно. Убеждать, проводить обряд, было уже поздно жить. Я сразу увидел, как состарилось тело двадцатилетней девушки. Она сразу вся потухла. Наступал конец Анилегны, конец гулу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
