Задачам улучшения идеологической работы была посвящена встреча Андропова и других членов Политбюро с большой группой ветеранов КПСС. Речь шла в первую очередь о честной и добросовестной работе и «правильном» мышлении в политике. Правда, Андропов резонно заметил при этом, что одними словами партия не сможет привлечь на свою сторону советских людей, что «необходимо социальное обеспечение идеологической работы. Всякого рода бесхозяйственность, нарушение законов, стяжательство, мздоимство обесценивают работу тысяч агитаторов и пропагандистов»[265].
В целом идейная жизнь в стране и в партии оставалась и в 1983 году жестко скованной прежними путами консерватизма и догматизма, и было очевидно, что Андропов вовсе не собирался положить этому конец. Это вызвало явное разочарование значительной части интеллигенции и сожаление у прогрессивно настроенных западных советологов, которые к тому же были более свободны в выражении своего мнения. Известный английский советолог Эдвард Кренкшоу, касаясь приверженности Андропова ко многим ложным концепциям советской истории и идеологии, писал в газете «Обсервер»: «Что может быть более вводящим в заблуждение и вместе с тем более соответствующим духу времени, нежели утверждение из Москвы, содержащееся в последнем воскресном номере "Обсервера", о новом настроении терпимости и компромисса между Востоком и Западом и об ослаблении идеологического или "теологического" конфликта? Так сказать, живи и давай жить другим. Без сомнения, перед лицом господа бога все мы грешники. И если мистер Андропов привержен такому взгляду, тогда давайте скажем спасибо. Однако до сих пор для этого не существовало никаких признаков… Андропов — кремлевский человек, а кремлевский человек отличается по своему типу от всех других политиков: он говорит на собственном языке и базирует свое неведение на допущениях, радикально отличных от допущений всего остального человечества… Андропов разговаривает в этих же терминах, и его разговор отражается в его поведении — и наоборот… Все общества во многом зависят от лицемерия и самообмана. В России не существует большего греха, чем грех против государства, которое в данном случае олицетворяет Андропов. В Советском Союзе ложь институализирована, она не дешевый прием, открытый или скрытый, но инструмент политики, политики отточенной и отполированной… И мистер Андропов вознесен этой ложью. Советский Союз является единственной страной в Старом Свете, которая еще не начала освобождаться от своего прошлого путем признания совершенных преступлений. Эта запретная ноша, несомненно, наиболее тяжела: она не только подавляет мораль, инициативу и человеческие приличия, но она коверкает и калечит экономику, опирающуюся на доктринально инспирированное сельское хозяйство и на индустриальную систему, которая имеет в высшей степени слабые связи с реальной действительностью и должна быть разрушена перед тем, как вообще что- либо можно будет производить»[266].
Идеологическая ограниченность Андропова как политика и государственного деятеля не позволила ему взглянуть иначе на проблему инакомыслящих и на все те оппозиционные движения в стране, с которыми он боролся еще на посту Председателя КГБ. В этой области ожидания видных деятелей эмиграции и диссидентов внутри страны, к сожалению, не оправдались. Мы уже писали, что никто из «политических» не вышел на свободу по декабрьской амнистии 1982 года. Были освобождены лишь несколько диссидентов, которые оказались в заключении по другим статьям Уголовного кодекса, например за хранение патронов, нарушение паспортного режима и прочим. Вышли из мест заключения и арестованные еще весной 1982 года несколько человек из так называемой группы «социалистов» (А. Фадин, П. Кудюкин, Ю. Хавкин, Б. Кагарлицкий и другие). Ее члены находились под следствием, и их освобождению предшествовала процедура письменного «раскаяния», а иногда и таких показаний (А. Фадин и П. Кудюкин), которые граничили с предательством товарищей по группе и всех тех, кто этой группе сочувствовал.
Однако в целом по разным линиям начал усиливаться нажим на тех немногих известных и не слишком известных диссидентов, которые еще оставались на свободе. Вызывая этих людей в органы КГБ или Прокуратуры, им угрожали арестом, если они не прекратят «антисоветской» деятельности. В начале 1983 года было объявлено о предстоящих судебных процессах, в частности по делу 3. Крахмальниковой — издательницы религиозного альманаха, по делу писателя П. Бородина. Под давлением КГБ вынужден был покинуть страну известный советский писатель Г. Владимов.
Ю. В. Андропов возобновил отношения с некоторыми из своих прежних помощников, например с Г. X. Шахназаровым. Но когда ободренный этим Георгий Хосроевич составил обстоятельную записку о необходимости постепенной демократизации в стране, Андропов отнесся к его предложениям резко отрицательно. «Мы должны сначала накормить и одеть людей», — сказал он Шахназарову. Узнав о трудностях режиссера Ю. Любимова в театре на Таганке, Андропов просил Шахназарова передать ему, что постарается помочь, но позже. «Сейчас мне не до этого» — таков был ясный смысл слов Андропова.
Еще более резко отреагировал Юрий Владимирович на большую записку Г. Арбатова о настроениях и разочарованиях интеллигенции после волны запрещений театральных постановок и разговоров о предельно догматичных и нелепых лекциях, которые в различных аудиториях читал заведующий сектором экономических наук отдела науки ЦК КПСС М. И. Волков. Среди интеллигенции, писал Арбатов, появилась даже поговорка: «Вот тебе и Юрьев день». Андропов ответил Арбатову не устно, как обычно, а письменно и на «вы», обвинив недавнего друга в «удивительно бесцеремонном и необъективном тоне», в «претензиях на поучения», заключив, что это «не тот тон, в котором нам следует разговаривать с Вами». И еще решил добавить Андропов: «Пишу все это к тому, чтобы Вы поняли, что Ваши подобные записки помощи мне не оказывают. Они бесфактурны, нервозны и, что самое главное, не позволяют делать правильных практических выводов». По существу это была своеобразная «декларация» о прекращении прежних отношений. Правда, сам Андропов понял вскоре, что был не вполне прав. Уже в конце лета 1983-го он пригласил Арбатова к себе и после теплой, хотя и не лишенной горьких взаимных упреков встречи попросил подготовить записку об отношениях между партией и интеллигенцией[267].
Такая же встреча состоялась у Андропова с А. Бовиным, которому поручили подготовить записку по национальным проблемам. Андропов получил и прочел эту записку, как и записку Арбатова, видимо, во время болезни. На тексте сохранились его пометки. Но реализовать предложения своих давних консультантов он уже не смог. Неудивительно, что и сегодня некоторые из авторов называют время Андропова не «новой оттепелью», а «поздними заморозками» и вспоминают его прозвище — «Юрий Долгорукий». Я не считаю это справедливым, но оснований для таких оценок, к сожалению, более чем достаточно. Одно из них — судьба А. Д. Сахарова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
