и поговорить без помех. Я не стала ей отказывать, и с этого начался мой путь в мир, где властвует Белый Дух, и где я обрела свое счастье, — теперь моя улыбка принадлежала только Танияру. Он обернулся, подарил мне теплый взгляд, и я продолжила…
Вечер подкрался как-то быстро и незаметно. Он принес некоторое отдохновение от дневных потрясений и сгладил спорные моменты, возникавшие в момент моего повествования. Более не было громких реплик и поджатых губ… это я говорю о матушке. Батюшке же потребовалось еще немного доказательств, потому что не только мое появление, но и сам рассказ казались сказочными. Впрочем, его сиятельству попросту было страшно поверить, что пережитая боль позади. Все-таки минуло три года, и как ни сопротивляйся, как ни верь в лучшее, но время вынуждает смириться и свыкнуться с потерей. И вдруг посреди гостиной стоит та, кого увидеть уже не чаяли, да еще и с совершенно невероятной историей о другом мире.
Однако и предъявленная книга Шамхара, и язык Белого мира, и даже снежный вихрь, устроенный Элькосом прямо в гостиной не сумели до конца убедить моего родителя. И он потребовал того, о чем мог бы просить и в первую же минуту:
— Покажите мне шрам на щиколотке.
— Извольте, — с подступающим раздражением ответила я и отошла, чтобы снять туфельку и чулок.
Шрам был на своем месте, но батюшка решил идти до конца и велел:
— Расскажите, как вы его получили.
— Сорвалась с крыши сарая, — сказала я. — Было много крови, но рана оказалась пустяковой. Больше перепугалась матушка, а я потом выслушала сразу три страшные истории из жизни девицы О.
— Ох, эти ваши чудачества, — отозвалась матушка, прижав ладонь к груди. — Никогда не знала, как обуздать ваш нрав. Столько нервов и переживаний стоило мне ваше детство. И даже бедняжка О никак не могла вас сдержать. Еще и Амбер за собой тянули.
— У меня были замечательные и веселые детство и юность, — улыбнулась сестрица, так встав на мою защиту.
После этого батюшка поднялся на ноги и, наконец, протянул ко мне руки:
— Подите же ко мне, дитя, дайте обнять вас.
И я впорхнула в отчие объятья.
— Поверили? — с улыбкой спросила я.
— Глупо сопротивляться очевидному, — ответил родитель. — Но душа теперь спокойней. Нам безумно вас не хватало, мне не хватало, — закончил он и поцеловал меня в лоб. Даже в великой радости мои родители блюли этикет.
К моему супругу отец с матушкой отнеслись… настороженно. Не враждебно, нет, но и принимать с распростертыми объятьями не спешили. Несмотря на мои восторженные слова о нем и мои влюбленные взгляды, даже не смотря на очевидную заботу обо мне со стороны Танияра, их сиятельства пока наблюдали за зятем.
Его титул и положение в Белом мире для моих родителей значения не имело. В конце концов, в моей жизни уже был один правитель, и это не принесло мне личного счастья. Прочие достижения для матушки имели мало значения, потому что в первую очередь она желала для меня спокойного и безопасного существования, чего государь Камерата обеспечить мне не смог. Нет, она понимала цену моим деяниям, гордилась, что у истоков реформ стояла ее дочь. Однако могла бы с легкостью променять всё это, если бы могла, на самую заурядную судьбу для меня, в которой не было бы места потрясениям.
Что до батюшки, то он был вежлив и учтив. После того, как улеглись первые страсти, завел с зятем беседу и, кажется, остался ею доволен. На уже привычный вопрос:
— Как же нам обращаться к вам? Ваше Величество? — Танияр ответил:
— Величие достигается делами. Правитель я в своем мире, в этом же лишь муж вашей дочери. Если назовете по имени, я не буду оскорблен.
— Стало быть — дорогой зять, — улыбнулся батюшка.
— Верное именование, — улыбнулся в ответ дайн.
Так что к вечеру общее волнение улеглось, и жизнь в поместье вернула себе спокойное течение. Впрочем… это можно было сказать в отношении мужчин, прибывших со мной, но не меня. Матушка, едва оправившись от потрясения, села на любимого конька. Во-первых, она выказала мне свое недовольство из-за платья, во-вторых, из-за моего отношения к собственной беременности.
— Ну как же это возможно в вашем положении путешествовать, да еще и на такие расстояния?
— Родная моя, вы несправедливы, — заметила я с улыбкой. — Если бы я не путешествовала, то мы с вами не встретились. По-вашему убеждению мне следовало остаться в Аритане до самых родов, и даже дольше.
— Вовсе нет, — тут же ответствовала родительница, — вам следовало сразу ехать в Тибад. Кто лучше позаботится о вас, как не ваша мать?
— Я должна была прежде найти дорогу к супругу, — осторожно заметила я.
— Как вы сами говорили, наш зять сам пришел за вами, — ответствовала ее сиятельство. — Стало быть, вы могли всё это время быть здесь и ожидать его, окруженная заботой родителей.
На миг поджав губы, я заставила себя не злиться. Матушкой руководила сейчас обида, как бы они ни пыталась ее скрывать. За то, что сначала я поехала в столицу, что пробыла у дядюшки достаточно долго, и главное, что я позволила себе называть матерью другую женщину. В той части моего повествования, где важное место занимала Ашит, ее сиятельство заметно нахмурилась. Впрочем, всё это было временным, и истоком этой несправедливой обиды была потеря дочери и пережитое горе. А еще ревность, и она моей родительнице была присуща. Вспомним хотя бы про дядюшку…
— Матушка, я ведь не знала в тот момент, что Танияр придет, — сказала я, уместив голову на ее плече. — Мне нужно было отыскать дорогу обратно, и я действовала…
— Мы могли бы всё это сделать после, когда вы родили бы и окрепли, — ответствовала родительница. — Тем более и муж ваш явился бы в означенный срок, а вам не пришлось разъезжать по всему Камерату. Да и Элькос примчался бы, едва вы пересекли порог этого дворца. Всё разрешилось бы само собой.
— Это мы сейчас знаем, что разрешилось бы, — раздражение все-таки прорвалось, но я поспешила его задавить и вновь начала говорить спокойно: — Никто из нас не знал о сигнальной нити. Никто не предполагал, что дитя укажет путь отцу. На тот момент, я знала, что унесла с собой послание Шамхара — а это прошлое Белого мира. А еще со мной было его будущее — мой ребенок. Танияр — правитель совсем юного государства, которое еще толком не начало свое становление. На мне лежала и продолжает лежать великая ответственность. И даже самые мои сильные
