Завывал северный ветер. Левенталь не слышал его, но видел: густые черные волосы на головах людей разлетались, как вороньи крылья. Но все это: и вой ветра, и треск дров, и шипение нагревающейся воды, — заглушал надтреснутый мужской голос:
«Нельзя отдавать!» В этом голосе слышались предчувствие скорого мучительного конца, смертельная тоска и… страх. Страх, что кто-то из цепочки КНИЖНИКОВ не выдержит, не окажется таким сильным, как обладатель голоса, и отдаст то, что отдавать нельзя.
Левенталь поразился реальности видения. И еще он удивился своей решительности. Кто угодно, но только не он. Нет, он выдержит. Может, он погибнет, как тот мужчина в заснеженной долине, но не отдаст.
И, хотя слезы по-прежнему бежали по щекам Левенталя, он уже знал, что не отдаст. Пока в его руках будет достаточно сил, чтобы прижимать бесценный сверток к груди, он НИКОМУ его не отдаст.
* * *
Пинт глубоко вздохнул и задержал дыхание, как его учили. Когда? Где? Он не помнил. Может, в армии, а может, в далеком детстве, когда он стрелял по мишеням в тире, просаживая деньги, выданные матерью на школьные завтраки.
Надо задержать дыхание, выбрать до конца свободный ход курка и потом, подгадывая момент между ударами сердца, сделать короткое движение пальцем. Боек сорвется с упора и ударит по капсюлю, капсюль воспламенит порох, порох взорвется и мгновенно превратится в раскаленный газ, который, расширяясь, вытолкнет пыж и лежащий на нем заряд свинцовых шариков. Шарики вылетят из ствола и помчатся навстречу цели. Они достигнут ее раньше, чем человек, стоящий у окна, услышит грохот. И тогда…
Я СТАНУ УБИЙЦЕЙ…
Эта простая и чудовищная мысль заставила его вздрогнуть.
Как легко стрелять в тире… Наверное, легко стрелять, защищаясь, спасая кого-то… Но вот так, из-за забора, в человека, который даже не подозревает, что его взяли на мушку…
Но выбора не было. Он собрался и начал все заново. Глубоко вдохнул и выдохнул.
Черный силуэт просунул голову в окно. Еще немного, и он уже скрылся в окне по пояс, а Пинт все не мог нажать на курок.
Он молил о чуде: чтобы черный силуэт развернулся и закричал голосом Шерифа: «Хэй, ребята! Вы не видели мою шляпу? Куда делась, ума не приложу!»
Он хотел, чтобы так случилось, но знал наверняка, что мужчина с ружьем — не Шериф.
Скорее всего, это — его убийца…
Пинт почти убедил себя в этом. Но сейчас стрелять было бессмысленно: из окна торчала только худая задница мужчины и ноги, едва касавшиеся земли.
Пинт опустил ружье и бросился к воротам. Он хотел забежать во двор и, подойдя к мужчине вплотную, упереть ему ствол между лопаток. А потом — схватить за воротник и вытащить наружу. Чтобы посмотреть. Убедиться.
Он развернулся и столкнулся с Леной. Лоб в лоб. Девушка тихо вскрикнула и упала. Пинт нагнулся, протянул ей руку, и дальше произошло то, чего он никак не ожидал.
Лена поднялась на ноги, не сводя с Оскара глаз. Она обняла Пинта и сказала ему на ухо-
— Нет!
Голос ее был тихим, но очень твердым.
Пинт попятился, пытаясь высвободиться из ее объятий:
— Что значит «нет»?
— Ты не должен.
— Но там… — Он осекся, поймав себя на том, что говорит слишком громко, почти кричит. Он зашептал: — Но там жена и сын Шерифа. И к ним кто-то лезет!
Лена обняла его так крепко, что он почувствовал тепло ее хрупкого тела и даже — это казалось удивительным, но это было так! — ощутил упругость ее маленькой груди. Мягко, но решительно она протянула руку к ружью и положила тонкие белые пальцы на ствол.
— Ты не должен… ОНО тебя не видит, пока ты ЕГО не позовешь.
— Лена! Что ты говоришь? — Пинт пробовал сопротивляться, но тонкая до прозрачности рука оказалась на удивление сильной. Лена взяла ружье и прислонила его к забору.
— Ты ведь знаешь, что все не случайно… Пусть ЗНАКИ ведут тебя… То, что нельзя понять разумом, надо почувствовать сердцем.
Он слышал биение ее сердца. Так же хорошо, как свое. Их сердца стучали вместе, словно два метронома, настроенных на одну частоту.
Перед глазами у Пинта мелькнула яркая оранжевая вспышка. Она была ослепительной, как неожиданное Прозрение. Настолько яркой, что, будь она реальной, Пинт бы ослеп. Вспышка промелькнула и погасла, оставив в памяти страшный образ. На фоне оранжевого пламени он хорошо различил силуэт человека в черном. Он был одет в какое-то длинное свободное одеяние, вроде монашеского балахона, на голове его был капюшон, скрывавший лицо. Точнее — Пинт был абсолютно уверен в этом — скрывавший пустоту вместо лица. Жуткую черную пустоту, которая пыталась заглянуть в него.
Он отшатнулся — настолько реальным казалось видение.
Пальцы потянулись к ружью, но словно невидимая преграда не давала им коснуться оружия. Лена нежно обвила его шею.
— Доверься! — прошептала она. — У тебя другая ноша. Она еще тяжелее, поверь.
Эти слова заставили его сердце сжаться. Пинт помотал головой. Он потерял ориентацию в происходящем, как боксер после пропущенного удара. По всему телу разливалась приятная слабость… И пустота.
— Я… Я… — Он пытался что-то сказать, но слова не шли на ум.
— Все птицы сегодня молчат. Ради одной. Слушай ее пение! — Лена положила холодные ладони ему на виски, притянула его голову к себе и поцеловала в лоб. — Только ты будешь ее слышать.
Пинт стоял оглушенный, не в силах сдвинуться с места. Его сознание, как песок в песочных часах, медленно перетекало из одной реальности в другую. Он не мог понять, где он находится. И где будет через минуту? Что произойдет? Что случится?
Выстрел — сухой и отрывистый, донесшийся со стороны дома Баженовых, вернул его в действительность.
* * *
— Мама! Папа идет к нам? — Васька, забившийся в угол кровати, будто ожил. Черты его лица, прежде заострившиеся, как от тяжелой болезни, снова разгладились и стали нежными.
— Да, сынок. У нас — самый лучший в мире папа… — начала Анастасия.
— Потому что мы — самые лучшие, — хором закончили они свою всегдашнюю присказку.
— Точно! — Баженова прошла между свечей, стоявших на полу, и открыла окно.
Он возвращался. Что бы ни случилось, он всегда возвращался. И всегда — победителем.
Она вдруг вспомнила, как пятнадцать лет назад Кирилл, только что вернувшийся из армии и работавший тогда водителем в совхозе, лазил к ней по ночам в окно.
Ее родители были очень строгими в отношении добрачных связей. «Смотри, принесешь в подоле — выгоню к чертовой матери», — говорил обычно отец. И она знала, что выгонит. Если узнает.
Почему она так легко поддалась уговорам Кирилла? Может, потому, что ему очень шла военная форма — дембельский китель с аксельбантами, со вставками под погоны, отчего они казались выпуклыми, с полной грудью различных значков и регалий? Или потому, что ухажеров у нее было немного? Прямо скажем, они не ходили табунами под ее воротами. Может быть, поэтому. Но, скорее всего, потому, что она ему поверила с самого начала. Знала, что на него можно положиться. Всегда и в любой ситуации.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
