— Тише, тише! Разбудишь его!
— Как же, разбудишь. Черта с два! Попробуй-ка дерни его за ногу.
Она насыпала в мешочек пшеницу и пошла отдавать долг.
Тем временем явился чистенький, в свежем костюмчике, Кемало. Увидев, что я так и не разбудил Бекира-эде, он снова разворчался. На этот раз досталось и мне.
— Бекир-джан! Эй, Бекир-джан, — крикнул Кемало, подойдя к открытой двери. — Вставай! Сегодня у нас профсоюзное собрание. Пойдем вместе! Вставай! — Он замолотил кулаком по двери. Видя, что Бекир-эде и не думает просыпаться, он вошел в комнату, принялся тормошить и трясти спящего. Поднял одну его руку. Покачал расставленные колени. Схватил за челюсть и за ухо. И вдруг Бекир-эде глубоко вздохнул, задрожал — казалось, он вот-вот закричит — и медленно открыл глаза. При виде нас с Кемало он встревожился.
— Что случилось?
— Сегодня у вас профсоюзное собрание. Вот Кемало и зашел за тобой. Вставай.
Красными со сна глазами он глядел то на меня, то на Кемало. Наконец слегка приподнялся, нашел свой портсигар и положил его перед собой.
— Собирайся, Бекир-джан. Пошли! — поторапливал его сосед.
— Куда? — Бекир-эде с трудом оторвал голову от подушки.
— Ты что, не слышал? На профсоюзное собрание.
— Делать мне нечего. Чего я там не видел, на вашем собрании? — Бекир-эде закурил цигарку, затянулся разок-другой, опираясь на локоть.
— У нас каждый голос на учете, Бекир-джан! Уж на этот раз мы должны свалить ставленников начальника вокзала.
— Плевать я хотел на собрание. Это еще большой вопрос, свалите вы их или нет. А если и свалите, то кого проведете на их место?
— Наших людей.
— Кто же эти «наши люди»?
— Ну, ты, я, еще кое-кто.
— Отвяжись ты от меня! — фыркнул Бекир-эде.
Кемало ужасно обиделся. Крылья носа у него дрогнули.
— Оставь ты его, Кемало. Хочешь, я схожу вместе с тобой? Послушаю, что вы там говорить будете.
— Очень хорошо, пошли. Я посажу тебя вместе с делегатами, — согласился Кемало, беря меня за> руку.
— Ты иди, я тебя сейчас догоню.
— Нет-нет, пойдем вместе. Так будет приличнее.
Профсоюзное собрание проводилось в зале кинотеатра. Народу было немного — человек двадцать. Из Аданы приехал представитель профсоюзного комитета. На прошлом заседании — неделю назад — не набралось необходимого кворума, поэтому собрание перенесли на сегодня. Начальник вокзала сидел впереди, вместе с представителем. Репродуктор продолжал созывать членов профсоюза. Его громкости хватало на весь касаба. Но пополнение не прибывало. Председательствующий, телеграфист Вели, объявил собрание открытым. Грянул национальный гимн, все встали. На пост председателя профсоюза выдвинули Рефика из Кюртбахче. Кемало предложил другого кандидата — машиниста маневрового паровоза Мехмеда. Руки вздернулись, опустились. Большинством голосов прошел Рефик. Мехмед получил всего три голоса.
— Полный завал. Никто из наших не пришел, — пожаловался, подойдя ко мне, Кемало. — А ведь только и слышишь: «Много крушений, а мер никаких не принимают… Нет ни доктора, ни лекарств… Нет душевой, чтобы помыться… Цены все растут, инфляция… Надо бороться, а то Америка нас совсем задушит…» Ну и что? Никто не изволил пожаловать на собрание. Какая уж тут борьба — горе одно.
Он хотел было уйти, но я поймал его за руку.
— Погоди. Надо же послушать доклад. Чтобы знать, что делается.
— Пусти, — выдохнул он. — В такие игры я не игрок. Лучше пойду в картишки с приятелями перекинусь.
— Ты же сам притащил меня сюда. Сиди и слушай.
Я усадил Кемало на место и протянул ему сигарету. Однако слушать доклад он все равно не стал. Доклад, если его так можно назвать, оказался очень коротким. Речь шла о телеграмме, направленной генеральному директору в Анкару, с выражением сочувствия по поводу постигшей его болезни, и о сборе денег в помощь пострадавшим от землетрясения в Варто. Критических замечаний никто не высказывал. На вопрос, какие будут пожелания к новому составу комитета, ответа не последовало.
В прениях выступил один Кемало.
— Пассивная позиция, занимаемая нашим железнодорожным профсоюзом, достойна осуждения, — заявил он. — Рабочие, члены других профсоюзов, решительно добиваются демократических преобразований…
— Это политическая пропаганда! — тут же перебил его Рефик из Кюртбахче. — Предупреждаю тебя: здесь не место для такой пропаганды. Если у тебя есть к нам какие-нибудь пожелания, претензии, выскажи, милости просим.
— Нет у меня никаких пожеланий, — огрызнулся Кемало, усаживаясь.
Перешли к выборам. Мы с Кемало, не дожидаясь результатов, вышли на улицу.
— Одно и остается — пойти нализаться, — в сердцах бросил Кемало. — До чего же отсталый у нас народ! И ты, видишь ли, тоже должен поджимать хвост.
— Зачем? — сказал я. — Собери пяток-десяток товарищей. Сядьте, подумайте, что можно предпринять. Среди моих знакомых — железнодорожников — много людей с передовыми взглядами. Отчаиваться рано.
— Советы давать легко, — с горечью усмехнулся Кемало. — Мы с тобой одного Бекира не смогли разбудить и привести. Где уж тут собрать «пяток-десяток товарищей»!
— А вот и соберешь. И Бекир-эде к вам присоединится, надо только проявить настойчивость.
Кемало хотел было отправиться в свой пашаджикский ресторанчик, но передумал.
— Ладно, попробую, но уж очень трудно все это…
— Трудно не трудно — другого пути нет.
— Хорошо, попробую.
Мы пошли прямо домой. Приближаясь к нашей улице, вдруг почуяли какой-то странный запах: как будто жгли кости или кожу. Омерзительный, тошнотворный запах.
Что это? Мы недоуменно переглянулись.
За домом процентщика Мехмедгиля жил лудильщик.
— Может, это у него что горит? — высказал я предположение.
— Да нет, не похоже.
Из-за угла с ведрами, полными чистой воды с реки Айран, показалась тетушка Гюллю.
— Ты не знаешь, чем это пахнет, Кемало? — спросила она.
— Никак не можем догадаться. Может, ты знаешь?
— Уж не наш ли это дом горит? — осенило вдруг тетушку Гюллю. — Бегите! Верно, опять мой дуралей чего натворил.
Должно быть, так оно и есть, подумали мы с Кемало и припустили со всех ног. Тетушка Гюллю поставила ведра на землю и ринулась за нами.
Из окна комнаты Бекира-эде густыми клубами валил дым. Заткнув носы, мы бросились в дом. Тетушка Гюллю не отставала от нас.
— Постель горит, постель! — вопила она.
Мы ухватили Бекира за руки и за ноги и выволокли на улицу.
К нам подбежала жена Кемало с маленькой дочкой.
Бекир-эде наконец проснулся.
— Что случилось? — с недоумением спросил он.
— А то случилось, что ты опять пожар устроил, свинья этакая! — накинулась на него тетушка Гюллю.
Я принес одно из ее ведер, намереваясь выплеснуть его на постель.
— Погоди, погоди! — остановила меня тетушка Гюллю. — Знаешь, какая это вода — из Айрана.
Я нашел пустое ведро и наполнил его водой из-под крана.
Но и тут тетушка Гюллю встала у меня на дороге.
— Ты мне так весь дом затопишь. Сгорела постель — и ладно. Что теперь суетиться?
Она достала с полки кувшин, плеснула в него воды из ведра и стала обрызгивать постель. Точно так же, как смачивала юфки по утрам. Нас так и обдало смрадом.
Жена Кемало с отвращением морщилась.
— До чего скверный запах! — говорила она, помогая соседке. — Обмочился он, что ли?
Я тоже принялся пригоршнями лить воду на постель.
— Матрас-то у нас шерстяной, — помолчав, объяснила тетушка Гюллю. — Так пахнет паленая шерсть, волосы. Будто жгут кости. Твои-то тюфяки небось ватой набиты. Твой муж ни их, ни одеяла не сжигает. Вот ты и не можешь понять, что это за запах.
После того как пожар был потушен, мы вместе с тетушкой Гюллю выбросили обгорелый матрас и белье на улицу.
Бекир-эде сидел на стуле, посмеиваясь.
— Ну и толстокожий же ты! Просто слон! — напустилась на него тетушка Гюллю. — Натворишь бед — да еще и ухмыляешься. Пожар ли в доме, соседи ли над тобой потешаются — тебе на все наплевать. Ничем тебя, видно, не прошибить.
Бекир-эде поднялся, вошел в дом. Вынес кисет с табаком, зажигалку, сел на прежнее место и принялся сворачивать цигарку. По движениям его пальцев видно было, что он злится. Тетушка Гюллю продолжала взывать к Аллаху, плакала, собирая прожженные простыни.
— О Аллах! Всякий груз должен уравновешиваться противовесом. А ты весь груз возложил на мои плечи. Стыдно мне в глаза добрым людям посмотреть. А мужу, олуху этакому, хоть бы что. Хоть кол на голове теши.
— Заткнись! — рявкнул Бекир-эде.
Тетушка Гюллю побежала за подушкой и бельем.
— Ишь ты раскомандовался! «Заткнись!» — возмущалась она. — А во всем виноват сам. Видите, соседи, какие муки мне приходится терпеть?..
