Она рассмеялась:
— Ну, молодец! Ты прочел, знал, что написано — и все равно понес?
Плечи парня поднялись — и опали.
— Умница, что не соврал, — сказала она мягко. — Иди к воротам — я велю, чтобы тебя впустили.
Он поднял глаза, и она даже удивилась.
Сумасшедшей радости в его глазах.
«Она среднего роста. У нее темные с медным отливом волосы и карие с прозеленью глаза. Скорее всего, она изменила имя… Она умеет читать и писать, у нее, возможно, утонченные манеры — но происходит из простонародья. Она умна…»
«Но сколько их! Сколько их, таких женщин! Цвет волос и глаз, измененное имя… Мне никогда не найти ее по этим приметам!..»
«Я не сказал тебе всего. Под правой лопаткой у нее родимое пятно в виде ромба… Но главное — она не такая, как все. Где бы она ни была — она выделится. Ищи; ты найдешь ее, как в темноте находят маяк.»
* * *
Дом поднимался рано, на заре; в сумерках дом погружался в тишину, и за нарушение ночного спокойствия полагалась кара. Дом жил по особому строгому распорядку; девочке казалось, что камины вздыхают, ставни бормочут, а с фасада смотрит окнами бесстрастное, похожее на стрекозиную морду лицо, и порог — его опущенная челюсть.
Она скоро научилась застегивать пояс, попадая крючком в дырочку — со временем дырочка сделалась больше и удобнее. Здесь ее не заставляли, как прежде, убирать в курятнике или носить дрова; здесь было много свободного времени, но девочка не знала, как его занять. Другие дети — а все они находились друг с другом в ближнем или дальнем родстве — тщательно ее избегали.
В доме верховодила безбровая старуха; люди ее замкнутого, строгого мира делились на родичей и слуг. Единственным человеком, не относящимся ни к тем ни к другим, оказался деревенский учитель, раз в два дня собирающий детей в большой комнате, за столом.
Мальчики, приходившиеся друг другу двоюродными братьями, уже умели читать; девчонка, которую звали Лиль и которая почему-то приходилась им племянницей, на уроки не ходила — женщинам грамота ни к чему. В родном девочкином селе читать не умели и многие мужчины тоже; к ее удивлению, старуха привела ее в классную комнату, и учитель вручил ей потрепанную азбуку. Оказывается, он высказал желание видеть свою жену грамотной и воспитанной; в первый раз усевшись за длинный стол и тупо глядя на черные закорючки под блеклыми картинками, девочка тщательно пристроила в голове прерывистую цепочку: он — Аальмар… Аальмар — он…
Учитель понравился ей; он похож был на соседа, жившего забор к забору с ее родичами в той, далекой, прошлой жизни. Веселый и громогласный, как и тот сосед, он так же постоянно грыз соломинку; она то выглядывала из его рта, то пряталась снова, как белка в дупло, и девочке нравилось наблюдать за этой игрой.
Впрочем, у учителя было одно нехорошее свойство, которое разом перечеркивало все его достоинства. Он не терпел, когда на уроке кто-то отвлекался и думал о своем; на этот случай на столе его всегда имелась вымоченная розга.
Мальчишек наказывали здесь же, в комнате, отведя в дальний угол; девочка очень испугалась, когда и ее впервые поймали на той же провинности — она засмотрелась в окно и прослушала обращенную к ней фразу. Она готова была спознаться с розгой — но учитель лишь нахмурился и велел быть внимательнее; мальчишки завистливо глянули — но по обыкновению не сказали ни слова. До сих пор другие дети ни разу не заговаривали с ней.
В другой раз она увлеклась, повторяя пальцем сложный узор на резной столешнице — учитель погрозил пальцем и раскусил в раздражении свою соломинку, но за розгу не взялся. Через несколько минут один из мальчишек, зазевавшись, получил жестоко и сполна — девочка впервые поняла, что имеет здесь некоторое преимущество. А поняв, почти совсем перестала слушать учителя.
Не то чтобы ей не хотелось учиться — наоборот, первые успехи в чтении здорово порадовали ее; не то чтобы она хотела утвердить свое превосходство и подчеркнуть вседозволенность — просто мысли ее не желали подчиняться здравому смыслу. Глядя на картинку в азбуке, где изображен был солдат в полном вооружении, она вспоминала черный от крови луг, неприкаянно бродящих женщин и мертвую куклу среди мертвых, страшно изувеченных человеческих тел; картинка, где доили корову, напоминала ей о матери, о пузатом подойнике с треугольной вмятинкой на донце — она так ясно, так четко представляла себе этот подойник, что и классная комната, и учитель, и внимающие ему мальчишки казались бесплотными призраками, весь этот новый мир казался сном, и только подойник с вмятинкой настоящий. Только подойник в руках ее матери…
Игра понравилась ей. Мир ее родного дома, уютный мир, из которого ее так внезапно вырвали, в мечтах представал перед ней зримо и осязаемо, будто настоящий. Передник матери… Дешевое колечко у нее на пальце… Деревянные бусы на шее, одна бусинка со щербинкой… Запах молока. Вязаные гамаши отца, вечно занятого, сурового, нелюдимого… Вспомнив какой-нибудь предмет, она воображала его в таких подробностях, в таких деталях, в таких звуках и запахах, что в конце концов все, кроме этого воображаемого предмета, переставало существовать; учитель злился и строго выговаривал ей за невнимательность. Она кивала и прятала глаза.
Наконец, учитель нажаловался старухе, которую все здесь звали Большая Фа; старуха поставила девочку перед собой и сообщила ужасную вещь.
Оказывается, никто, кроме будущего мужа, не смеет наказывать ее, невесту; оказывается, все ее провинности не прощаются, откладываются на потом, и Аальмар, вернувшись, получит подробный отчет о ее проступках и сам, вооружившись розгой, накажет ее сразу за все…
После этого жизнь ее превратилась в сплошной кошмар.
По ночам ей снилось возвращение Аальмара; она вздрагивала, заслышав вдалеке стук копыт, и по многу раз на день выходила к калитке посмотреть, не пылится ли большая дорога. Учиться она перестала вовсе, хоть и не сводила с учителя глаз, хоть и пыталась вести себя примерно; все буквы, даже давно знакомые, сливались у нее перед глазами, и, сразу ударяясь в слезы, она еле слышно шептала, что не виновата, что не может, что забыла… В одинаковых темных глазах соучеников-мальчишек не было ни капли сострадания — скорее некое мстительное, напористое любопытство. В конце концов, их пороли неоднократно — чем она лучше?!
Проснувшись однажды среди ночи, девочка тайком попросила небо, чтобы Аальмар не вернулся. Не вернулся никогда…
Утром ей сделалось страшно. Она помнила историю о том, как неверная жена пожелала смерти охотнику-мужу и того растерзал медведь; она представила себе Аальмара все на том же поле боя — разрубленного от плеча до пояса. Увидела его неподвижные, глядящие в небо глаза — и принялась молить небо о пощаде. Она сболтнула, не подумав; пусть Аальмар возвратится, пусть запорет ее хоть до смерти — лишь бы не умирал…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
