«Не останавливайся, ради Бога! Продолжай! Только не останавливайся. Вот так, и вот так, и так, и так…»
Её сентиментальное лицо. Её влажный язык, блуждающий по моей шее. Её сочащийся слюной рот. Клубки слюны, вымокшие волосы на лобке. Я провел ладонью по ее скользким, вздувшимся губкам. Её тело подрагивало как желе. Нажим ее бедер. Её Полет Валькирии — вставание на дыбы, погружения, покачивания и ныряния, мускусный запах, вырывающийся из ее кожи.
А та, с волосами в стиле Медузы? Секретарша из женского журнала. Десять к одному — у нее была фальшивая грудь. Почему бы еще она никогда не раздевалась? Никаким образом нельзя было заставить ее сделать это. Похотливая как чертовка, но никогда не сбросит с себя даже ниточки. Всегда одна и та же прелюдия: что-нибудь съешь — может быть, бутерброд? И неизменная пара свечей. В конце концов она укладывалась в постель. Нечего валять дурака, как она это называла, но всегда оставалась одетой.
Воздушный налет почти закончился. Я залатал окно картонкой. Настоящий джентльмен всегда выказывает свою признательность за оказанные услуги.
Несвязные слова проплывают по моему сознанию как воздушные шарики. «Ты всегда только об одном думаешь! Разве ты не можешь подумать о чем-нибудь другом?» Бриджитта, которая обожала тюрбаны: «J'aime beaucoup Rombrang — c'est unique, son style…» Мне понадобилось соображать одну-две минуты, прежде чем я сообразил, что она имеет в виду Рембрандта.
А теперь та девица из Магдебурга, с немытой шеей и веснушчатым носом. Полная пепельница, украшенная использованными контрацептивами. Неряхи, эти студентки-любительницы — достаточно, чтобы у парня все опустилось. Горестный плач: «Что с тобой случилось? Я не могу лежать здесь всю ночь. Давай, двигайся!» Или наоборот: «Полегче, милый, ты не ковер выбиваешь!»
Или взять блондинку, что я подцепил в поезде — ту, что я про себя прозвал «Большие титьки». Я даже не могу вспомнить название захудалого городка, который обегали в поисках пансиона. Подозрительные взгляды и затем: «Извините, у нас все занято». Я знал, что не смогу дольше этого выдержать. Между своих ног я уже чувствовал клейкую влажность — естественная смазка. Невероятно просто, как это все работало. Идти-то некуда, но моя система уже функционировала. Ничего, кроме открытых полей за домами. Не видать даже ни единого кустика, никаких шансов быстренько улечься среди поросли. У меня до сих пор сводит пальцы на ногах, когда я вспоминаю, как мы снова и снова пытались: «Не будет ли у Вас случайно свободной комнаты на ночь?» Мы нашли комнатку почти на окраине. Повернуть ключ, сбросить с себя все и — бинго! На некоторое время. У нас впереди было двадцать четыре часа.
Карусель мягко повернулась, и я увидел любительницу-профессионалку с огромными раскачивающимися грудями. Когда я спросил ее, почему она это делает бесплатно — она ответила так: «Вношу свой вклад в победу на войне». Обычные упражнения оставляли ее холодной. А вот что ей больше всего нравилось — это когда она стояла, опираясь на руки и приподнимаясь на цыпочках, и ты совершал стремительную серию толчков.
Я мельком увидел самое нижнее матовое стекло в белой двери. Розовая смазанная тень лица: изгнанный муж на четвереньках, убежденный в своей невидимости. «Посмотри на него, ты только посмотри на него — все, на что он годится — это только подглядывать!»
А теперь сказочница. Сидя на мне сверху и подняв колени, она обычно радостно щебетала, как будто бы понятия не имела — что там происходит внизу. Она никогда не двигалась, просто вела себя как ребенок и рассказывала сказки. И где это я умудрился подцепить ее? Ну конечно же, в поезде из Мюнхена в Берлин.
Та пара шлюх в убогом номере парижской гостиницы — их я не желал видеть. Убирайтесь! Я попытался зафиксировать свои мысли на Симоне, но вместо этого увидел одну из них восседающей на биде, промывающую свою промежность при свете голой лампочки. Дряблая, неприглядная кожа. Ее партнерша была не лучше. На ней остались надеты чулки и неопрятный лифчик. Возбужденно болтая, она выудила из потрепанной кошелки жалкого маленького зайца. К нему прилипли влажные серые клочья газеты, а шея была наполовину отрезана. Ручейки крови просочились из раны и свернулись. Шлюха на биде, все еще обрабатывая себя пригоршнями ладоней, между всплесков воды повернулась и издала визгливые крики восторга при виде синеватого трупика в вытянутых руках другой. Энтузиазм, вызванный их приобретением, выразился в нелогичном и хриплом смехе. У девицы, державшей тушку зайца, на лобке был треугольник рыжих волос. Рядом с ним, на правом бедре, прилип кусок газеты размером с кулак от обертки зайца. Когда она хихикала, ее живот трясся, а отвислые груди колебались в унисон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Как и тогда, я почувствовал приступ тошноты. Мой регенеративный патрон начал дребезжать. Мне пришлось заставить себя дышать равномерно. Осторожно! Сконцентрируйся на дыхании, отработай технику.
Главной проблемой было — не дышать слишком энергично. Потихоньку, полегоньку… Но независимо от того, как бы я ни следил за собой — собиралось слишком много слюны. Как справиться со своими слюнными железами? Свой ритм дыхания я еще мог контролировать, но слюнные железы — дело другое. Они сами по себе определяли свою производительность. Я никогда раньше не пробовал управлять ими.
Если мы не будем шевелиться и даже не будем шевелить мизинцем, то наш расход кислорода безусловно сократится до минимума. Лежа и полностью вытянувшись, абсолютно неподвижно, даже не мигая, мы сможем выжить гораздо дольше, чем позволяла спецификация подводной лодки проекта VII-С.
Сам акт дыхания потреблял кислород, поэтому следовало дышать неглубоко — не вдыхать воздуха больше, чем нужно было телу для его естественных функций.
Но тогда любое количество кислорода, который мы сэкономим, будет тотчас израсходовано теми, кто усердно трудится над поврежденными механизмами в корме. Они снижали наши запасы, отбирая кислород у нас изо рта.
Время от времени приглушенные удары и бряканье доносились из кормы. Каждый раз я вздрагивал. Вода в пять раз усиливала звуки. Наверняка моряки делали все возможное, чтобы избежать шума, но как им работать беззвучно с тяжелым оборудованием? Когда я представил, что там творится, и при этом подумал о том, что команда Стармеха не могла себе позволить уронить ключ из страха привлечь внимание британского эсминца…
Старший помощник вернулся с обхода. Его обязанностью было проверять, что у всех спящих загубники были во рту. Потные волосы прилипли в его лбу. Я не видел ничего из его лица, кроме скул. Его глаза были в тени.
Уже очень давно я не видел Стармеха. Не хотел бы я оказаться на его месте. Слишком много для любого человека.
Тихо вошел Командир. Как раз перед тем, как он достиг стола в кают-компании, с кормы снова донеслось бряканье. Его лицо перекосилось как будто от неожиданной боли.
На нем не было регенеративного патрона. «Ну, как дела?» — спросил он. Я в ответ едва заметно кивнул. Он быстро глянул в кубрик старшин и снова исчез.
Я чуть не впадал в обморок от усталости, но о сне нечего было и думать. В моем воображении картины менялись одна за другой, будто кто-то перебирал картотеку. Тетушка Белла, христианка, лечившая верой и бывшая королевой сеточек для волос. Хороший бизнес у нее был. Сеточки для волос импортировались из Гонконга тюками по сто килограмм за раз. Тетушка Белла заказывала красивые конверты с изящными надписями и прозрачными окошечками. При помощи трех прилежных девушек она выбирала сеточки из кипы и упаковывала по одному в бледно-лиловые конверты — этот процесс увеличивал их рыночную стоимость в пятьдесят раз. На тетушку Беллу работала дюжина или даже больше торговых агентов. Позже я узнал, что она подобным образом работала и с контрацептивами, но только по ночам. Я часто представлял, как она сидит, искусная и старательная, перед горой бледно-розовых презервативов, похожих на овечьи внутренности и ее шустрые пальцы отделяют их от кучи и упаковывают в маленькие пакетики. Фамилия тетушки Беллы была Фабер, Белла Фабер. Ее сын, Куртчен Фабер, выглядел как тридцатилетний хомяк. Это он командовал отрядом торговых агентов. Лучшими клиентами у них были парикмахеры. Дядюшка Эрих, муж Беллы, отвечал за торговые автоматы, установленные в убогих общественных уборных: «3 шт. за 1 рейхсмарку». При своих обходах автоматов дядюшке Эриху приходилось выпивать с каждым хозяином. Обратно к велосипеду — в потертой котомке монеты в одну марку, в другой презервативы, затем отплытие к следующей пристани. Вынуть выручку, перезарядить автомат, снова выпить. Он не мог выдержать темп, бедный старина дядюшка Эрих, который никогда не снимал свои велосипедные прищепки на брюках, даже дома. Он упал со своего велосипеда между двух точек продажи и испустил дух. Полиция увезла его. Наверняка они были поражены количеством монет и презервативов, которые у него нашли.
