Берлинцы называли теперь свой город не иначе, как "погребальный костер рейха". Потери мирных граждан от огня артиллерии и развернувшихся боевых действий на улицах города постоянно возрастали. Капитан из 2-й гвардейской танковой армии Ратенко, уроженец Тулы, постучал в дверь подвала, находившегося под домом в северо-западной части Берлина. Поскольку никто не ответил, он вошел в помещение и сразу же был убит очередью из автомата. Его боевые товарищи немедленно открыли ответный огонь. Они убили самого стрелка, очевидно, немецкого офицера, переодевшегося в гражданскую одежду, а также женщину и ребенка. В докладе говорилось, что затем советские солдаты окружили весь дом и подожгли его.
Органы СМЕРШа первым делом интересовались выявлением переодевшихся в гражданское платье немецких военнослужащих. Была создана даже поисковая группа, в состав которой входила специальная "ищейка" - член нацистской партии с 1927 года Он обещал помогать советским офицерам в обмен на сохранение его собственной жизни. В общей сложности с помощью этой группы было обнаружено двадцать человек, включая одного полковника. Еще один офицер - как говорилось в отчете о проделанной работе, - когда в его дверь постучали, убил вначале жену, а затем выстрелил в самого себя{712}.
Военнослужащие Красной Армии также использовали местные телефонные линии. Однако они делали это больше для развлечения, чем для получения информации. Во время зачистки зданий они подходили к телефонному аппарату и набирали первый попавшийся номер. Если отвечал голос на немецком языке, солдаты безапелляционно объявляли о своем прибытии в столицу рейха. Все это, как свидетельствовали политические работники, "чрезвычайно удивляло берлинцев"{713}. Политическое управление 5-й ударной армии вскоре докладывало о распространившихся в частях "ненормальных явлениях"{714}, которые включали и грабежи, и езду в нетрезвом виде на автомобилях, и нарушения морального кодекса военнослужащего.
Многие настоящие фронтовики вели себя достойно. Когда одно из подразделений саперов из 5-й ударной армии вошло в жилое помещение, "маленькая бабушка"{715} сказала им, что ее дочь больна и лежит на кровати. Определенно она хотела тем самым защитить дочь от возможного насилия. Советские солдаты даже не стали проверять правдивость слов старой женщины, а дали ей кое-какие продукты и ушли в другое место. Однако другие солдаты могли оказаться менее жалостливыми. Их поведение объяснялось "жестоким влиянием самой войны"{716}, они так же действовали на территории противника, как немцы - на российской земле{717}. Один из историков отмечал, что с приходом советских войск поднялась волна насилий над женщинами, которая затем довольно быстро затихла{718}. Однако все повторилось после подхода новых частей.
24 апреля 3-я ударная армия столкнулась на узком участке фронта с довольно ожесточенным сопротивлением немецких подразделений. Сюда была переброшена 5-я дивизия артиллерийского прорыва. Тяжелые советские орудия разрушили семнадцать домов, убив при этом сто двадцать германских солдат. Красноармейцы впоследствии утверждали, что в четырех домах оборонявшиеся немцы выкидывали белые флаги, но затем вновь открывали огонь. Такие инциденты стали обычным явлением. Многие немецкие военнослужащие, особенно фольксштурмовцы, желали сдаться в плен, но стоявшие рядом с ними фанатики не позволяли это сделать и продолжали вести бой до последнего.
На одном из участков фронта немцы произвели контратаку, поддержанную тремя штурмовыми орудиями, однако она была сорвана героизмом, проявленным солдатом-разведчиком по фамилии Шульжёнок{719}. Завидев атакующие порядки врага, Шульжёнок занял позицию в руинах разрушенного здания. В его распоряжении имелось три трофейных фаустпатрона. Один из вражеских снарядов разорвался совсем рядом с ним, завалив осколками битого кирпича. Однако это не остановило советского разведчика. Он сумел подбить одну из бронемашин и повредить другую. Оставшееся в строю третье штурмовое орудие врага быстро ретировалось. Шульжёнка представили к званию Героя Советского Союза, но на следующий день он был убит "террористом, одетым в гражданскую одежду". Судя по всему, этим "террористом" являлся плохо экипированный фольксштурмовец. Впрочем, понимание термина "террор" в Красной Армии мало чем отличалось от того, что подразумевало под этим понятием командование вермахта в начале операции "Барбаросса". "Бандитами" и "террористами" назывались тогда советские партизаны и подпольщики.
Совсем неподалеку от этого места, в округе Вайссензее - тыловом районе 3-й ударной армии, - писатель Василий Гроссман приказал водителю на несколько минут остановиться. Тотчас его джип окружила толпа немецких мальчишек, жалобно клянчивших чего-нибудь сладкого и с удивлением разглядывавших карту, которую Гроссман развернул на коленях - ему нужно было определить свое местонахождение. Писатель был поражен достаточно дерзким поведением этих детей. В следующий момент ему подумалось, сколь разительный контраст представляли советские представления о Берлине как о скопище военных казарм, с реальностью - многочисленными парками, зелеными дворами, цветущими клумбами. Вовсю грохотала канонада советской артиллерии, но в моменты затишья можно было слышать даже пение птиц{720}.
Утро 25 апреля, когда Крукенберг покидал здание рейхсканцелярии, было ясным и прохладным. Западная часть Берлина по-прежнему оставалась пустынной и спокойной. Охрана штаба генерала Вейдлинга на Гогенцоллерндамм вела себя достаточно небрежно - у всех входящих требовала только личные документы. Вейдлинг рассказал Крукенбергу, что его сильно потрепанный корпус разбавлен юнцами из гитлерюгенда и фольксштурмовцами, от которых трудно ожидать стойкого сопротивления. Крукенбергу предстояло принять командование сектором "С" на юго-востоке Берлина, где оборону держала, в частности, 11-я моторизованная дивизия СС "Нордланд". Бывший командир дивизии Циглер был снят с должности в связи с потерей управления над соединением, которое привело к его распаду.
Но что послужило истинной причиной отставки Циглера, остается вопросом. Полковник Рефиор, начальник штаба генерала Вейдлинга, считал, что "Циглер получил секретный приказ от Гиммлера отступить в Шлезвиг-Гольштейн", и это стало основанием для его ареста{721}. Несомненно, Циглер был одним из немногих эсэсовских офицеров, которые прекрасно понимали всю бесполезность дальнейшего сопротивления. Незадолго до своего снятия с должности он попросил гауптштурмфюрера Перссона сходить в шведское посольство и выяснить у его работников, не будут ли они препятствовать возвращению домой остающихся в дивизии "Норланд" шведов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
