собственная уверенность осталась твердой и поныне; если она сейчас носила маску, то эта маска скрывала все ее лицо. Что-то застывшее и механическое виделось Ральфу в нарисованном на нем спокойствии. Это было не выражение лица, говорил Ральф, а изображение чего-то на лице. Изабелла потеряла ребенка, но говорила о нем не часто – горе ее было так глубоко, что она не могла о нем говорить. Кроме того, ее горе принадлежало прошлому: минуло полгода, и Изабелла уже перестала носить траур. Казалось, она вела обычный светский образ жизни. Ральф слышал, что среди окружающих она вызывала какую-то нелепую зависть, что многие знакомство с ней считали привилегией. Ее дом был открыт не для всех, и она устраивала раз в неделю вечера, на которые приглашение вовсе не было делом само собой разумеющимся. Она жила довольно роскошно, но нужно было стать членом ее окружения, чтобы понять это, – в повседневном обиходе Озмондов не было ничего, чему можно было бы подивиться, что можно было бы покритиковать или чем восхищаться. Ральф во всем этом почувствовал руку мастера, поскольку знал, что Изабелла была не способна подумать, как произвести на людей наибольшее впечатление. Кузина поразила его своей любовью к движению, веселью, поздним вечеринкам, долгим утомительным поездкам. Она все делала с пылкостью – развлекалась, интересовалась чем-то, даже скучала. Она заводила новые знакомства, встречалась с завоевавшими популярность людьми, исследовала Рим, общалась с некоторыми «замшелыми обломками» из его одряхлевших родов. Но во всем этом чувствовалась какая-то неразборчивость, а не желание саморазвития, что так ценил в ней Ральф ранее. В иных ее порывах ощущался надрыв, в поступках необдуманность, и это очень удивляло молодого человека. Ему показалось, будто кузина даже говорить и двигаться стала быстрее, чем до замужества. Она часто впадала в преувеличения – она, которая так ревниво когда-то охраняла истину! И если раньше Изабелла была восхитительна в благожелательном споре, в игре интеллектов (она никогда не выглядела такой очаровательной, как во время какой-нибудь дискуссии: получая сокрушительный удар прямо в лицо, она отражала его, словно легкое перышко), то теперь, похоже, она относилась с безразличием к тому, спорить ли с людьми или соглашаться с ними; но, несмотря на это безразличие, ее деятельность была еще более энергичной, чем ранее. По-прежнему стройная, еще более привлекательная, Изабелла не выглядела зрелой женщиной, но величественность и блеск придавали ее красоте немного высокомерия. Бедная отзывчивая Изабелла, что сделало с ней ее упрямство? Легкий когда-то шаг девушки заметно потяжелел, появилась величавая осанка; живая, утонченная девушка стала другим человеком. Ральф увидел прекрасную светскую даму, которая будто бы действовала от чьего-то имени, представляла кого-то. «Кого?» – спрашивал себя молодой человек и находил только один ответ: Джилберта Озмонда. «Боже мой, что за жизненное назначение!» – горестно восклицал он.
Как я уже сказал, Ральф узнавал руку Озмонда на каждом шагу. Он видел, как Озмонд ставил везде рамки, все упорядочивал, предопределял, был вдохновителем их образа жизни. Озмонд был в своей стихии – наконец-то он имел под рукой материал для того, чтобы творить. Он всегда любил производить эффект, и он всегда был у него точно рассчитан. Он достигал эффекта отнюдь не тривиальными средствами – искусство его было столь же велико, сколь низменны были побуждения. Окружить свой домашний очаг вызывающим ореолом святости, дразнить общество ощущением собственной исключительности, закрывая перед ним двери, внушать людям, что его дом отличается от всех других, являть свету маску холодной оригинальности – таковыми были изобретательные усилия персонажа, которому Изабелла приписывала высшие моральные качества. «Он работает с превосходным материалом, – говорил себе Ральф, – и роскошь этого материала не сравнима с его прежними ресурсами». Ральф был умным молодым человеком, но никогда – по его собственным ощущениям – не был он так умен, как в тот момент, когда заметил, что под желанием показать свое стремление только к высшим духовным ценностям Озмонд скрывал, что живет исключительно для того, чтобы производить впечатление на общество. Но, считая себя властелином общества, он на самом деле был его слугой – степень внимания общества являлась для Озмонда единственным мерилом успеха. Озмонд жил, не сводя с общества глаз, а оно по своей глупости не могло распознать его трюк. Все, что делал Озмонд, было позой – позой, столь тонко просчитанной, что невнимательный наблюдатель принимал ее за душевный порыв. Ральф никогда не встречал столь расчетливого человека. Вкусы Озмонда, познания, внешний лоск, коллекции – все служило определенной цели. Его отшельническая жизнь на холме во Флоренции также была многолетней преднамеренной позой. Уединенное существование, апатия, любовь к дочери, хорошие и дурные манеры – все это составляло разные грани образа, который казался ему образцом дерзости и таинственности. Однако Озмонд стремился доставить удовольствие себе, а не обществу, возбуждая его любопытство и затем снисходительно удовлетворяя его. Разыгрывая подобные трюки, он казался себе величественным. Но самое большое удовольствие в жизни он доставил себе одним поступком – женитьбой на Изабелле Арчер, хотя в этом случае легковерное общество олицетворялось бедной девушкой, которую его способность к мистификации совершенно сбила с толку. Конечно, Ральф не мог не быть последовательным – он разработал эту теорию и не собирался от нее отказываться. Я постарался привести этот небольшой набросок его теории довольно точно. Правда, молодой человек очень искусно подгонял подходящие факты – и даже тот, что за целый месяц его тогдашнего пребывания в Риме Джилберт Озмонд отнюдь не смотрел на него как на врага. Теперь Ральф не представлял большого интереса для мистера Озмонда – ни в качестве друга, ни в каком-либо ином. Молодой человек был кузеном Изабеллы и страдал от какого-то неприятного недуга – на этой основе Озмонд и построил свои отношения с Ральфом. Он задавал ему множество вопросов, касавшихся его здоровья, миссис Тачетт, мнения молодого человека о зимних климатах, удобствах отеля, в котором тот остановился. В тех редких случаях, когда они встречались, Озмонд обращался к нему ровно столько раз, сколько это было необходимо – не более, – и всегда делал это с видом успешного человека, разговаривающего с неудачником. В конце концов у Ральфа созрело твердое внутреннее убеждение, что Озмонд сделал все, чтобы его жене было неудобно принимать кузена. Озмонд не ревновал – вряд ли кто-то мог ревновать кого-либо к Ральфу. Но он заставлял Изабеллу расплачиваться за ее былую доброту, которая и теперь не иссякла. Ральф понятия не имел о столь большой цене своих визитов, но когда его подозрения стали острее, он стал ездить к кузине значительно реже
