- Одну оставите, для приплода, - сказал Чубуков. - Хрюкать будет, и ладно. Х-хе!
- Ты давай не смейся, не то знаешь что?.. - Миронов побледнел и взялся рукой за ворот, будто ему тесно стало, дышать нечем.
- А то что будет? - поднялся над столом во весь свой исполинский рост Чубуков. - Ты полсотни пудов спустил на базаре, как последний спекулянт... Вот и отдувайся теперь свиньями.
- Я не спекулянт. И хлеб, и свиньи наши, колхозные. И вы не имеете права распоряжаться ими, - Миронов тоже встал - худой, жилистый, с темным от зимнего загара лицом, с белой переслежиной на лбу от шапки, как шрам, с посиневшими от волнения губами. - Свиней не отдам!
- А мы и спрашивать тебя не станем. Считай себя отстраненным от должности за спекуляцию колхозным хлебом, - сказал Возвышаев. - А свиней сдадут другие.
- В таком случае я заколю их вот этой рукой! - Миронов яростно поднял кверху кулак, будто зажат в нем был сверкающий кинжал. - Всех до одной заколю!
- А ежели так... Ты никуда не выйдешь отсюда, - сурово сказал Возвышаев. - Мы тебя арестуем.
- Меня? Арестовать?! Ах, мать вашу перемать! Да я вас, живоглотов, расшибу...
Он бросился к столу, размахивая кулаками, пытаясь достать до Чубукова. Но Акимов схватил его за руки и в момент заломил их за спину:
- Ты что, Фома, белены объелся? С ума спятил?
- И ты заодно с ними? Ах вы, живодеры, ах, мироеды! - Миронов бился, крутил головой, старался вырваться из железных тисков Акимова.
- Ежиков, чего рот разинул? - крикнул Возвышаев на милиционера. Связать его - и в кладовую. Ну, живо!
Ежиков вместе с Акимовым связали руки Миронову и потащили его к дверям. У порога Миронов изловчился и подножкой сшиб Ежикова. Тот, падая, головой растворил дверь, потерял в темных сенях шлем, искал его и матерился. Акимов же никак не мог перетащить через порог раскоряченного, упиравшегося ногами в косяки Миронова. Морозный воздух клубами валил в распахнутую дверь и текучей марлевой кисеей стелился по полу, забиваясь под столы и стулья.
- Вы долго будете возиться с ним? - крикнул Возвышаев.
Ежиков вынырнул из сеней, кулаком сшиб с косяка упорный валенок Миронова и затворил дверь.
- Там, в кладовой, холодно будет ночью-то, - сказал, поеживаясь, Чубуков в наступившей тишине. - Кабы не обморозился.
- Киньте ему тулуп, а руки развяжите, - сказал Возвышаев. - Все! Совещание окончено. Расходитесь по сельсоветам и немедленно приступайте к выполнению указаний.
Все активисты дружно, толпясь у дверей, двинулись в сени, а Мария с Доброхотовым поднялись наверх. Через минуту, когда они спускались с лестницы одетыми, за столом сидели только Чубуков и Возвышаев.
- А вы куда, Мария Васильевна? - спросил Возвышаев. - Сейчас Радимов приедет, рыбы привезет. Уху будем варить.
- Я не хочу. Заночую в Гордееве у своей бывшей хозяйки, - сухо ответила Мария.
- Ну, вольному воля, - сказал Возвышаев. - Завтра к обеду быть здесь... На большой сбор.
Но собрались они значительно раньше.
Еще ночью Настасья Павловна разбудила Марию:
- Маша! Выйди на улицу, послушай, что творится.
- А в чем дело? - тревожно спрашивала Мария, торопливо одеваясь.
- Скот режут... И свиней, и овец... Кабы до коров не добрались.
- Кто тебе сказал?
- Свояченица прибегала за кинжалом. Хватилась свинью резать - и нечем. Все резаки, все колуны - все в ходу.
- Да что случилось?
- Говорят - завтра свиней начнут отбирать, а потом, мол, и до коров доберутся.
- Кто говорит? Что случилось? Немец, что ли, идет войной или Мамай?
- Да ты что, милая? Или никак не проснешься? Вы зачем сюда пожаловали? Чаи распивать или уху варить?
Наконец-то дошло до Марии - что случилось вчера там, на агроучастке. Эта грозная команда - сдать хлебные излишки, сдать свиней - немедленно, как пожар по ветру, разлетелась по селу и полымем отчаяния охватила души поселян. Что в этой панической суматохе могут они натворить - одному богу известно. Мария в растерянности присела на кровать и опустила руки на колени.
- Что ж ты сидишь? Пойдем на улицу! Послушай, что творится...
Настасья Павловна взяла ее за руку и, как маленькую, вывела на улицу. Ночь была морозная, лунная, они остановились в тени под липой и замерли. С высокого приреченского бугра, на котором растянулись в два порядка гордеевские избы и сараи, всплескивались то в одном, то в другом месте, будто подстегивая друг друга, и неслись, ввинчиваясь в темное звездное небо, отчаянные свиные вопли; протяжно и утробно ревели коровы, точно картошкой подавились; блеяли беспрерывно, на одной ноте, словно заведенные, овцы; заполошным брехом заливались собаки. Местами на задах, возле темных банек поблескивали костры, и слабый низовой ветерок приносил оттуда горьковатый душок спаленной щетины и сытный запах прихваченных огоньком, подрумяненных свиных туш.
- Что творится, господи боже мой? Прямо варфоломеевская ночь для скота... - Настасья Павловна вздыхала и крестилась.
Мария стояла молча, слушала эту жуткую какофонию звуков и думала о вчерашней ночи, о том невероятном, мрачном откровении Успенского, и ей становилось тягостно и страшно. И хотелось плакать, как вчера.
- Пойдемте домой! - сказала она и, не дожидаясь согласия Настасьи Павловны, ушла первой.
Спать не ложились. Просидели до самого утра, пили чай, о чем-то говорили, плохо слушая друг друга. Утром, еще по-темному, пришел Акимов.
- Слыхали, что ночью творилось? - спросил он от порога.
- Слыхали, - сказала Настасья Павловна ровным голосом, не глядя на него.
- Что будем делать, Мария Васильевна? - спросил Акимов.
- Надо идти на агроучасток, - ответила она.
- Да, надо... - Он присел на стул и хлопнул себя по коленке. - Черт меня дернул прихватить с собой Звонцова! Это он пустил слушок, мол, вторую свиную голову, что покрупнее, заберут в контрактацию.
- Разве это неправда? - спросила Настасья Павловна Марию. - Ты же сама мне говорила?
- Правда, - ответила Мария, потупясь.
- Какой же это слушок? Он правду сказал, - обратилась Настасья Павловна к Акимову.
- Да не в том дело... Я сам знаю, что правда. Но нельзя было говорить об этом на селе.
- Ага, вы хотели, чтобы потихоньку отбирали свиней, да?
- Я ничего такого не хочу, - ответил Акимов. - Я выполняю приказание.
- Интересно, кто за вас думать станет?
- Настасья Павловна, мы вынуждены... Поймите, есть необходимость... Может быть, мы не так виноваты, как вам кажется.
- Ну и других винить нечего, - сухо сказала Настасья Павловна.
Акимов вскинул голову, как это делают, когда на ум приходит что-то неожиданное и веское:
- Доброхотов под утро к Тиме прибегал. Говорит, и в Веретьях такая же резня была.
- И там Звонцов виноват? - спросила Настасья Павловна Акимова.
Тот усмехнулся:
- Там председатель Совета Алексашин первым свою свинью зарезал. Ну и пошла катавасия... Представляю, как Возвышаев причастит его... Да и нам перепадет.
- А может быть, с Возвышаева и начинать надо? - сказала Мария.
Акимов крякнул и вопросительно поглядел на нее, потом заторопился:
- Ну, пошли! Там уж, поди, собрались.
На агроучастке их ждали. И Возвышаев, и Чубуков, и Радимов, одетые на выход, сидели за столом мрачные и курили. На приветствие вошедших никто даже не ответил.
- Чем нас порадуете? - спросил Возвышаев, и по тому, как был задан вопрос, и по выражению лиц сидевших было ясно, что им уже все известно.
- Подсчеты пока не проводили... Но прикинули... Свиней семьдесят за ночь закололи, - ответил Акимов.
- Чья агитация? - Возвышаев буравил глазами вошедших и даже сесть не предлагал.
- Думаю, что стихийно, - Акимов переминался с ноги на ногу, поглядывая на стулья.
- Думает знаешь кто? Боров на свинье! - взорвался Возвышаев и грохнул ладонью об стол. - Ты мне ответишь за каждую свинью персонально.
- Я вам что, пастух? - огрызнулся Акимов.
- Молчать! - рявкнул Возвышаев и встал из-за стола.
Мария рванулась от дверей к лестнице наверх.
- А вы куда? - остановил ее Возвышаев.
- Вы сперва научитесь разговаривать в присутствии женщин, а потом спрашивайте, - ответила она, глядя на него с вызовом.
- Мы сюда приехали не затем, чтобы давать уроки вежливости, а выполнять задание партии. Так вот, садитесь и ждите своего задания, если вы коммунист, - Возвышаев указал ей на стулья у стены.
Мария, стиснув руками поручень балюстрады, с минуту постояла в нерешительности и наконец отошла к стене, села.
Возвышаев кочетом прошелся вокруг Акимова, руки засунув в боковые карманы пиджака, словно прицеливался, - с какого бока взять его. Но тут растворилась дверь, и вместе с клубами холодного воздуха в комнату вошла целая орава мужиков - впереди юркий Доброхотов, он в момент сорвал с головы заячью шапку и торжествующе оглядел всех вошедших, как отделенный своих солдат. Вот, мол, скольких привел я к вам на поверку. За ним вошли Алексашин, Ежиков и четверо активистов, все в нагольных полушубках красной дубки. Возвышаев, пятясь задом, как бы с дальнего расстояния оглядел всех и наконец разрешил садиться.
